Метапсихология социализма. Олег Герт

в расшитый причудливыми узорами и явно дорогой халат, подпоясанный узким шнуром. Медленно ступая, словно подгадывая шаги в такт мелодии, глядя строго перед собой, он прошёл в центр сцены и остановился возле чана.

      К первой скрипке присоединилась вторая, и на противоположной стороне сцены появилась вторая фигура. С первым выступающим его объединял только возраст и раса: это тоже был азиат с седой бородкой, но невысокий, сухой, порывистый в движениях, одетый не в дорогой халат, а в простой, столь неуловимого оттенка, что смотреть хотелось не на халат, а на лицо его обладателя. На этом лице, скуластом и хитроватом, с раздувающимися ноздрями, было выражение кошки, которой для демонстрации своей профпригодности сейчас предстоит напоказ поймать мышь. Он легкими шагами, почти вприпрыжку, преодолел расстояние до чана и остановился с противоположной его стороны. Публика встречала его столь же приветливо.

      Грянула новая скрипка, и с третьей стороны сцены появился Витин новый знакомый. Под очередную одобрительную голосовую волну Сид своей царской походкой приблизился к чану, приветливо кивнул двум компаньонам с обеих сторон, и даже помахал рукою в зал, что вызвало дополнительную порцию радостного гула. Принц, чего там. У Вити появилось ощущение, что свободной рукой Сид пытался нашарить корзину с монетами, чтобы швырнуть в зал полную горсть, как проделывал во времена организованных папой показательных выездов в город. Но не нашёл. Позёр.

      Зазвучали новые аккорды, торжественные и величественные, в продолжении которых золотой чан медленно наклонился в сторону зрительного зала (по-видимому, он приводился в движение механизмом конструкции, на которой его выкатили на сцену), так что стало видно переливающееся внутри его содержимое: прозрачная, как вода, жидкость. Очевидно, подумал Витя, уксус.

      Музыка оборвалась на самой пронзительной ноте. В наступившей тишине Сид шагнул вперёд, медленно протянул руку и опустил палец в чан. Затем он так же неторопливо засунул палец в рот, облизал, вытащил, и на его лице отобразилось выражение такой неисцелимой скорби и горечи, какой Витя не видел от своего меланхоличного ослика Иа за всё время их знакомства: резервы его страдания, оказывается, были куда мощнее, чем Витя предполагал.