– Ну, где же твой цветок? – спросила она.
Сивоок молчал, исподлобья поглядывая на девочку.
– Или соврал? – допытывалась Величка.
– Есть хочу, – мрачно произнес Сивоок.
– Почему же не наешься?
– Ситник не дает.
– Неправда, мой отец добрый. Он – самый добрый.
– Может, и так. А меня запер в клети и не дал ни хлеба, ни мяса.
– Хочешь, я спрошу у него, почему он так сделал?
– Не хочу. Не нужно.
– А хочешь, я принесу тебе мяса и хлеба?
– Нет.
– Но ты же хочешь есть.
– Ну и что?
– Ну, так я принесу тебе.
– Не нужно.
Величка немного подумала. Никак не могла понять, как это так: хочет есть и не хочет, чтобы ему принесли.
– Ты боишься моего отца? – наконец догадалась девочка.
– Я никого не боюсь.
Она еще подумала. Нелегкая выпала работа для ее маленькой головки. Однако не зря же она была дочерью Ситника, не раз и не два видела, как обменивает отец свои напитки на всякие вещи.
– Знаешь, как мы сделаем, – предложила она. – Я принесу тебе хлеба и мяса, а ты принесешь мне свой цветок. Согласен?
– Цветок не мой, – еще больше помрачнел Сивоок.
– Но ведь ты вчера говорил, что знаешь, где он растет.
– Знаю.
– Вот и принеси.
– Принесу. Сказал – принесу, значит, принесу.
– Подожди меня вон там, за кладовкой, чтобы не видел отец, я скоро приду, – сказала она и, побаиваясь, что Сивоок снова начнет отказываться, быстро побежала от него.
Так за спиной Ситника возник маленький заговор. Пока тот ждал, что Сивоока сломит голод, Величка подкармливала хлопца, малый лакомился хлебами ее отца – ржаными и просеянными, пробовал его копчения, запивал на диво вкусной водой из колодца и потихоньку присматривался, как выбраться на волю. Одна из рубленых деревянных кладовок стояла совсем вплотную к частоколу, и Сивоок сообразил, что если взобраться на крышу, а оттуда положить на верх частокола доску, то можно бы и попробовать. О том, как он будет добираться на той стороне до земли, не думалось. Полетит – и все. Вниз летать он умел, это не то что вверх.
Ночью, когда Тюха захрапел в своем логове, Сивоок украдкой вышел из клетушки, нашел припасенный еще днем горбыль, потащил его к амбару. Но на крышу с горбылем никак не мог взобраться. Долго мучился, пока не догадался принести из клетушки веревку, и, привязав один ее конец к горбылю, а другой затиснув в зубах, умело начал взбираться на кладовку – ему очень помогла привычка лазить по деревьям, даже когда на стволе не было внизу ни одной веточки или сучка. Потом выудил из тьмы свою перекладину, приладил ее так, как заранее обдумал, и полез к двум остриям, которые были чернее самой ночи. Ухватился за них сразу обеими руками, лишь на миг задержался, изгибая спину и пружиня