Он одинок и печален, но глуп —
Не понимает мирских он забот
И счастья мятежный уход.
А человечество должно страдать,
И дело ему — умирать,
Когда за рекою хлопот
Миг смерти порой промелькнет.
Есть люди святые, добрые, злые,
Но чувствовать сильно должны они,
Что хоть и не долго живут они в мире,
Но все же живут ее как те дубы.
Журчит вода через шпигаты,
И ветром паруса полны —
Летит корабль мой крылатый
Навстречу бури той волны.
Летит пока через просторы,
И горизонт не омрачен,
Но знает он, что очень скоро
Ему не зреть уж этот сон.
Вот чайки реют над кормою,
Блистает солнце в вышине,
Но скоро этому покою
Пробьет конец во тьме, во мгле.
О, скоро, скоро гладь морскую
Прорежут грозные валы,
И грянет гром, и будет буря,
И мрак падёт из вышины.
И будет грозное рычанье
Стихии — пасти роковой,
Кругом борьба, но без печали —
Не жди поддержки никакой!
Я знал одно растенье, что высохло давно,
Под солнцем, в зной, без тени томилося оно,
Лучи его сушили, и ветер все трепал,
И Бог родную душу его совсем уж взял.
Но вот в сухую землю тут семя опустилось,
И рядышком с растеньем созрело и раскрылось.
Так вот, на солнцепеке, из-под земли сухой
Цветок тут вырос дивный, красивый, молодой.
Сухих веток растенья коснулся нежный друг, —
И старое растенье все распустилось вдруг.
О. Генри
Идет человек по Нью-Йорку
И пристально смотрит вокруг,
Богатых он всё сторонится,
К простым он подходит как друг.
Становится он у ночлежки,
Глядит он на бедных людей,
И думает тяжкую думу
О жизни печальной своей.
О том, как искал он работу,
О том, как скитался подчас,
О том, как скрывался порою,
И даже в тюрьме как был раз.
И счастье — оно все же было,
Как жаль, что так коротко.
И есть у него лишь дочурка —
Один он теперь для нее.
Писателем стал он не сразу —
Когда оказался в тюрьме.
Тому была, знаю, причина
Не в развлеченье себе.
И юность он вспомнил былую,
Смеялся как он и шутил,
Как был и лихим он ковбоем,
И как журналистом он был.
Порою, читая рассказы,
Мы гневные строчки прочтем —
Мы слышим тебя, о, писатель,
И я обещаю — поймем.