Плавни. Виктор Казаков

не обнаружили – забыли их дома. Унгурян предложил: «Будем пить из бутылки по очереди и по одному глотку». – «Как по одному? Глоток глотку рознь». – «В момент глотка на горле дергается кадык». Попробовали на парикмахере Рубинштейне – кадык парикмахера действительно точно зафиксировал момент, когда бутылку надо было передавать второму. Вторым был Унгурян. За его кадыком бдительно следили со всех сторон, один из охотников, Сергей Вахранев, для верности даже приложил два пальца к горлу товарища по оружию. Но Валентин вылил в себя бутылку до дна, а кадык его так и не пошевельнулся. «Я только воду пью, как нормальные люди, – глотками», – честно потом признался водитель поливалки.

      Последнюю шутку, получившую общегородскую извесность, он разыграл месяц назад: к окну кабины своей грязной машины приклеил портрет первого секретаря республиканского ЦК партии Ивана Ивановича Бендаса.

      Снимок сделал, по-видимому, начинающий фотограф-любитель во время какого-то церемониала, и вождь республики был изображен на нем со значительными отклонениями – естественно, не в лучшую сторону – от официальных портретов. Городская милиция потребовала снять украшение, но Валентин в ответ послал в милицию письменное объяснение: «Снятие товарища Бендаса не представляется возможным в связи с нераскрытым мною секретом состава клея. Пробовал отмачивать портрет водой, бензином и водкой – не помогает».

      Начальник городского управления милиции подполковник Шустовой, прочитав объяснение, опасно побагровел и на служебном газике лично кинулся искать по городу Унгуряна. «Издеваешься над властью?!» – взревел, рывком открывая дверцу поливалки, остановленной им возле парка. – «Я же вам писал, товарищ подполковник, портрет не поддается отклеиванию». – «Так какого х… ты его приклеивал?!» – на всю улицу гремел бас начальника милиции. – «А я его и не приклеивал. Кабина машины не замыкается, вот ночью в нее и пробрались агенты». – «Какие еще агенты?!» – «Не знаю. Только клей, которым держится на стекле товарищ Бендас, в Советском Союзе не производится и не продается».

      По-шутовски надвинув на брови черную пропыленную шляпу, сын Елизаветы насмешливо смотрел на притихших на скамейке старушек. Екатерина Варсанофьевна, конечно, уловила насмешку в словах по поводу мозгового штурма и, нахмурив высокий лоб, обдумывала достойный отпор нахалу, которого помнила еще бесштанным и сопливым. Но, ничего не придумав, лишь добродушно проворчала:

      – Мог бы и не пылить.

      И тут вспомнила о только что прерванном разговоре с Елизаветой.

      – Слушай, – сощурила глаза, заглянув под шляпу Унгуряна, – ты что рассказывал матери про лягушек из плавней? Неужели они и в самом деле ядовитые?

      Унгурян сначала не понял, о чем его спрашивает Екатерина Варсанофьевна, потом, вспомнив недавний, вовсе уж несерьезный, разговор с матерью, которую тоже порой не щадил своими шутками, одним пальцем медленно