Войны вообще не заканчиваются – ни когда похоронен последний солдат, ни позже, когда этого солдата забыли.
Сквозь звуки гитары я слышу крики ребят.
«Жив, жив, тащите».
Жив.
Это я жив – тащат.
Меня пыталась разворотить «итальянка», и ей не удалось.
Проклятая гитара стонет, кажется, в моей голове.
Надежда встаёт, показывая бледные икры. Внизу, у самой косточки, шрам – много лет назад её нога угодила в спицы велосипедного колеса.
Рыклин мне об этом не сказал, в его папке этого не было. Я узнал из «Подстрочника», кажется.
Впрочем, всё по порядку, я и так, случается, плутаю во временах.
Надежда уходит из моего поля зрения, гремит посудой на кухне. Свистит газовая горелка. Интересно, так должно быть или стоит вызвать газовщика? Я ведь могу.
Включается душ. Она пропускает воду, пока не пойдёт горячая. Ей всё время холодно, и нет никакой охоты лезть под едва живые струи. Вскоре звук становится более глухим: вместо чугуна вода бьётся в тело, молодое и упругое. Надежда мурлыкает всё тот же Концерт. Со звуком «пеньк» откидывается крышечка флакона с шампунем.
Хорошие у нас микрофоны, чувствительные. Лет десять назад, наверное, были гораздо хуже.
Я могу включить камеру в ванной, но это ни к чему.
Мы слушаем Хоакина Родриго.
Иногда мне кажется, что я знаю Надежду лучше, чем себя. И дело даже не в том, насколько я привык к её лицу, врос в крошечные – от смеха ли, от близорукости – морщинки под глазами, залёг тенью в изгибах её тела, втиснулся в немытых ботинках в чужую ничем не примечательную жизнь.
Дело в другом.
Она рассказала мне о себе, а я себе ничего не говорил, ни в чём не признался.
Она родилась, я знал, в большом промышленном городе на Урале, который, к стыду своему, несмотря на крепкий «хор» по географии, до знакомства с ней считал сибирским.
В чём-то Надежде повезло. Например, вырасти не в тесных, застывших в вечном строю рабочих районах (за рекой, у дамбы, нужное подчеркнуть), а в прохладной и просторной – прихожая, раздельный санузел, три огромных комнаты, кладовая и балкон – отцовской квартире.
Повезло с гимназией и вузом. Повезло приехать в Петербург и осесть в нём, в собственном жилье, под собственным именем. Так чего ей не хватало? Ради чего она пошла на то, из-за чего я теперь вынужден подглядывать в замочную скважину веб-камеры?
Кое-что из того, что я знал о ней, нашлось в рыхлой желтоватой папке, которую мне сунул в последний вечер генерал Рыклин. Другое, куда более важное, я почерпнул из файла «Подстрочник» на рабочем столе нашего с ней компьютера. Когда я впервые развернул его на весь экран, в глаза мне бросилась одна-единственная фраза:
Ты не представляешь, сколько темноты внутри меня.
Хлестнула, как электрический провод. Отчим раз ударил меня таким по ногам. Боль оказалась на ощупь белой и слепящей.
Ты