– Я слышал, – сказал я, пребывая в полной боевой готовности, когда почти нечего терять, – будто чтобы дать человеку что-то, нужно для начала что-то получить. Это прямо-таки как… – мне пришлось сделать паузу, потому что я собирался нанести подлый удар, – …как если бы вы были двойным агентом.
– Все агенты двойные, дорогой мой, – ответил Лео.
На том дело и закончилось.
Но только с моей точки зрения. Как мне вскоре предстояло выяснить, ничего из сказанного мною не было важным. Единственное, что имело тогда значение, – это точка зрения моего собеседника. Застряв в догматах своего восприятия, я обнаружил, что наш диалог был равносилен разговору с самим собой в пустой комнате. Если бы я вступил с Лео в перепалку, то оказался бы по уши в дерьме – так я думал в то время. И это был бы лучший способ научиться плавать в бассейне с акулами. Вот как далеко я зашел в своем воображении. Я почти научился думать как агент за прошедшие несколько лет, но до сих пор не умел мыслить как специалист по поведенческому анализу.
Темнота опустилась на город неожиданно рано. Так всегда бывает зимой, хотя люди обычно чувствуют себя защищенными от призрака мглы с приближением каникул. Но то была плохая зима, а весна не обещала ничего хорошего. Я топтался на месте и не продвигался дальше ни на шаг. Из одного только досье Лео я извлек массу полезных данных, но так и не смог понять, кто он был на самом деле и что сделает в следующий раз. Запутанность и непредсказуемость правили здесь бал.
Я был не один. Большинство федералов и даже граждан нашей страны были ослеплены тем же самым коллективным туманом холодной войны. Наши враги будто находились повсюду, а мы даже не знали, кто они такие. Даже спецслужбы имели смутное представление о том, кто ударит в следующий раз, как именно нападет враг и кому можно было доверять.
В этом кажущемся бесконечным кошмаре наилучшим исходом для меня и других жителей Нью-Йорка было просто выжить и умереть от старости. По всему городу число больных возрастало, а особенно много регистрировалось в Нижнем Манхэттене. Ведь люди так и продолжали дышать грязным, ядовитым воздухом, поэтому опасные заболевания вызвали даже еще больше смертей, чем сами теракты на ВТЦ. Пожары до сих пор полыхали под землей. Это горели 24 000 галлонов авиационного топлива, 230 000 галлонов мазута и дизельного топлива плюс 100 000 тонн гниющих останков.
Я по-прежнему кашлял, извергая из себя мокроту, и этот кашель так никогда и не прекратился полностью. Рак – вот что было у всех на уме. Примерно у 10 000 первых пациентов обнаружили разные формы онкологии и другие смертельные заболевания, и эта цифра будет только расти с течением времени.
Лео подлил себе в стакан спиртного и снова предложил мне выпить, что могло (или не могло) означать попытку преодолеть пропасть между нами.
– Хочу кое-что сказать тебе, – сказал он слишком громко, как иногда делают пьяные.
Потом я услышал, как кто-то прокричал что-то похожее на слово «dead»[7]. Или мне послышалось