– Ну, не знаю. Или всё-таки научиться… Другие же могут! Вот ты, например. Что я, глупее тебя, что ли?
– Нет, – засмеялась я, – похоже, не глупее. Но и не умнее сильно, ты там не воображай особо.
Вообще, это было враньё. Он сильно умнее. Но уж очень, правда, стал воображать.
– Поехали в Москву, – сказал он вдруг.
– Что, прямо сейчас?..
– Ну а что? Смотри, мы уже на станцию пришли.
– Какую станцию?.. Вокзал же далеко.
– На следующую, балда. Вообще города не знаешь своего.
Я вдруг поняла, что он всерьёз.
– Нет, Панкрат. Ты что! Мне домой надо…
– А, извини. Я забыл.
– Понимаешь… Это ты вольная птица. А мне заниматься. – Только бы он не подумал, что я из-за родителей!
– Заниматься? А, на виолончели?
– Конечно.
– Каждый день, да?
– Ну да. Часа по четыре выходит.
– Сколько?!! Обалдеть. Ну ты вообще… Каждый каждый день?
– Ну да… А как ещё?..
– Ну, тогда поехали в другой день. Ты же раньше ездила. Поехали, а? Позанимаешься там с Марком своим…
– Нет, Панкрат. Понимаешь… Понимаешь, мне, наверное, больше не нужно к нему ездить.
– А, – сказал он. – Ясно. Я-то думал… Я думал, и правда учитель. Значит… Поссорились с ним, да?
– Да нет, Панкрат, нет. Другое. Не поссорились.
Как вот это объяснить, если я и сама не понимаю?.. Как я приехала к нему второй раз. Ждала целый месяц, что вот, приеду. И думала, что мы опять будем заниматься два часа, а потом Марек будет водить меня по Москве… Но ему было некогда. Было видно, что некогда, хотя мы договорились заранее! Нет, он хорошо занимался со мной. Слушал, говорил важное. Но при этом не выпускал телефона из рук, кому-то писал. И я чувствовала, что ему не до меня. Ну и потом он спросил: чай будешь?.. Я сказала – нет. И ушла. И два часа мёрзла на улице, ждала Даню. Если с тобой занимаются из вежливости… зачем тогда?
– Понимаешь, не хочу ему надоедать. Хватит. Он и так со мной много возился…
Сейчас Панкратьев скажет: да брось, ерунда. Мало ли что у него там было важное в тот день! Позвони хотя бы, выясни, что и как.
Но он ничего такого не стал говорить.
Я только сейчас поняла, что мы идём обратно в город. Видимо, сделали круг, а я и не заметила как.
– Знаешь, – сказала я ему, – я иногда думаю: зачем вот? Виолончель эта мне – зачем? Все люди как люди… Брошу, наверное.
– Совсем?
– Совсем.
Мне вдруг правда до ужаса захотелось бросить. Чтобы вот так – раз! – и поехать в Москву, просто так. Вон с Панкратьевым этим, например. Или одной. Или просто ходить, вот так ходить по своему городу и узнать наконец, какой он. А то всё на бегу… Или читать. Или… Да мало ли что! Вот представить только, что в жизни освободится четыре часа. Каждый день!
– Ты это зря, Сень, – сказал вдруг Панкратьев. – Не моё, конечно, дело, но… Понимаешь, в тебе только и есть – музыка твоя. А без музыки – что? Кто вот ты