на корню загубили немецкие танки, растоптавшие и смявшие французские войска летом сорокового года. Его семье пришлось бежать в Британию, которая, впрочем, тоже вскоре пала. Вася, правда, этого уже не увидел. Ещё в сорок втором, когда англичане из последних сил отражали разрушительные бомбардировки Люфтваффе, он, приписав себе в документах лишний год, вместе с другими белыми солдатами прибыл в Архангельск. Белые бригады… спустя двадцать лет после обидного и горького поражения, спустя двадцать лет кромешного красного террора, унижений и оскорблений, эти люди нашли в себе силы прийти на помощь своей обливающейся кровь Родине. Родине, которая отреклась и плюнула в лицо своим самым доблестным и верным сыновьям. Это был величайший акт единения нашего народа. Два непримиримых соперника – Белая и Красная армии, маршировали вместе, плечом к плечу, по улицам древнего северного города. А женщины, которые в силу военного положения, были чуть ли не единственными зрительницами этого величественного шествия, плакали и падали на колени от радости. Правда, даже помощь белогвардейцев не смогла спасти Россию. Немецкие «панцеры» уже колесили по Невскому проспекту, а свора коллаборационистов вывозила русские богатства из Эрмитажа. Уже была почти взята в окружение Москва, а Киров метался из стороны в сторону в своем рабочем кабинете в Куйбышеве, не зная, что предпринять. Впереди было падение Ворошиловграда, газовая атака под Чебоксарами, знаменитый сентябрьский переворот, совершённый нашим же высшим генералитетом, и горькая победа весной сорок пятого, что досталась нам такой огромной ценой, но дала шанс на выживание. Впереди были одни лишь поражения и растоптанные надежды. Но в тот момент, маршируя по ледяным улицам Архангельска, Вася был счастлив. Счастлив, как никогда в жизни. Так он сам мне говорил.
А моё же прозвище, Анафема, это от имени-фамилии. Григорий Отрепьев, беглый монах, выдававший себя за невинно-убиенного царевича Дмитрия. Гришка Отрепьев. Анафема. Всё просто. Интересные у меня, конечно, были родители…
– Что происходит? – спросил я у Громова.
– Чёрт его знает, Гриш, зенитчики сбили самолёт, а нам расхлёбывай. Ай, чего я распинаюсь, ты, небось, ситуацию лучше меня знаешь, с поправкой на твоё ведомство. Самолёт на позывные не отвечал, во время падения идентифицировать не удалось. Вот всё, что знаю.
– Личные соображения имеешь?
– А что личные соображения? Сами только приехали. Мы с ребятами в патруле были, получили приказ выдвинуться на место происшествия. Чутка опередили вас. Вот, собственно и всё.
– А самолёт где?
– Да вон, в низине валяется, – Громов одной рукой показал на место крушения, другой же – зажал нос и смачно сморкнулся, едва не высморкав вместе со всей гадостью собственные мозги. Да, от белоручки, сына белогвардейца, не осталось и следа.
– И чей он?
– Да хрен его, приблуду, знает. Свалился, мля, на нашу голову. Одно точно могу сказать: ни свастики, ни красно солнышка я на нём не вижу.
«Красно солнышко», так шутливо солдаты называют флаг Японской империи,
