А умерла она как-то странно. В Тане утонуть не мудрено, речка бешеная, но ведь далеко-то не должно унести, тело на перекате в камнях застрянет. Джан тогда прибежал к нам, весь белый, тебя мне на руки сунул, говорит – Литу рекой унесло, еду искать – сел на коня и ускакал. Вернулся через три месяца, без руки. Будто бы руку валуном передавило, когда он Литу из воды вытаскивал, ну а потом он в городе лежал, выздоравливал. Может, и так, только долго что-то болел. Маму твою он в предгорьях нашел, там и похоронил, я сама видела – холм большой из камней насыпан и круг деревянный на палке. Вроде так жену любил, как никто не умеет, а на могилу никогда не ездил. Может, не хотелось ему думать о ней, как о мертвой? Теперь-то они в Светлых Небесах друг на дружку радуются… А тогда он чуть умом не тронулся, напьется и сидит на пороге, качается. В то время его все жалели, хотя некоторые даже горю его умудрялись завидовать – что по ним так убиваться никто не будет. Мы с Роном думали тебя насовсем забрать, ты и так у нас, считай, жила, вы же с Ниткой моей как сестрички. И тут откуда ни возьмись – Джакоб, со своей женой иноземной. Пятнадцать лет ведь не появлялся, я и не узнала его поначалу, видный такой стал, купцом заделался. Ну, Джан и ожил понемножку.
А потом, когда он беженцев стал через перевал водить, вся Ашера на него взъелась. Ладно бы беженцев одних – он и дезертиров водил, и мятежников. Видишь, одно дело – детишкам про разбойничьи подвиги рассказывать, другое – ждать, когда ракайцы наедут и за одного Джана всю деревню вырежут.
Почти все это Тайра и сама помнила – и мамины песни, и как она нахваливала первый вышитый дочкой кривой и лохматый цветочек, и страшного, воняющего перегаром отца, от которого Тайра пряталась у соседки, и дядю Джакоба, показавшегося ей очень важным господином. И как потом все наладилось, и отец учил ее ездить на лошади и стричь овец, а когда ей исполнилось десять лет, подарил гнедого жеребенка с белыми гривой и хвостом и сказал, что он будет отовсюду виден – как маяк. Даже могилу мамину помнила – один раз упросила все-таки отца свозить ее в предгорья. Не знала она только одного: как их жизнь виделась со стороны извечно настороженными глазами односельчан.
Зелла