Смотрю на тебя из темноты. Исповедь самоубийцы. Корн Наташа

души осенней. Горький и сладкий одновременно. Запах тоски, грусти по ушедшему навсегда. Они и не горят толком. Тлеют. Тонкой струйкой покидают землю. Лениво. Тягуче. Воздух становится прозрачным и тонким, хрупким. Дымки тянутся вертикально вверх повсюду. Голые ветви. Деревья притихли. Птицы заняты своими делами. Кто-то улетает. Кто-то готовится к зиме. Солнце бледное, беззащитное. И протяжный, вынимающий дух, крик – журавли прощаются. Их ещё не видно – они далеко – а плач их уже тут. Потом появляются еле заметные точки. Стою, запрокинув голову, зажав уши ладонями, плачу. Не знаю отчего. Внутри происходит невероятное – словно чья-то огромная рука одним коротким движением сгребла в кучу всё, что там есть, сдавила со всей дури, да и дёрнула. Я смотрю на журавлей… И думаю: ведь не все долетят, много погибнет, крылья в кровь сотрут… А летят же…

      Глава 4

      Любовь… О ней говорить сложно. Тема трудная, как написал один очень интересный человек – космическая. Я тоже не решусь рассуждать по данному вопросу. Одно знаю точно – всё начинается с неё.

      Любовь дано узнать далеко не всем. Я бы даже сказала – не многим. Именно Любовь, а не её подделки. Это, как гений, дар. Для меня понятие любви намного шире, чем любовь мужчины и женщины. Это действительно космос. А космос в переводе с древнегреческого – Мир, Вселенная, мироустройство. У Платона космос – живой организм, обладающий душой, а человек – часть космоса. Космос противопоставляется хаосу. Говоря, любовь – это космос, подразумевается, что силой любви порождается космос из хаоса. Любовь – это космическая сила, всё одухотворяющая и объединяющая в гармоническое целое.

      С появлением виртуальных общений канули безвозвратно письма. Обычные письма. На листочках в клеточку, в линейку, выдранные в спешке из тетрадок, или аккуратно вынутые из оных, когда терпеливо ищешь середину тетрадки, разгибаешь скрепки, и, легонько потянув, извлекаешь белый листочек. кладёшь на стол, разглаживаешь ладонями, берёшь ручку. Пишешь, покусываешь пластмассовый колпачок, перечитываешь, зачёркиваешь, комкаешь несчастный лист и бросаешь в урну. Берёшь новую бумажку, исписываешь её пахучими чернилами, складываешь пополам, подгибаешь края, бережно помещаешь в конверт, а потом проводишь языком по клейкой кромке треугольника, и опять гладишь ладонями… До сих пор помню вкус писем.

      А бывает совсем иначе. Хватаешь первую попавшуюся тетрадь и не ищешь середины. Какая там середина? Лист рвёшь резко, безжалостно. Он получается раненным, с надорванным краем, чуть смятым. Пишешь быстро, не думая. Строчки неровные, летящие, непонятные, взбесившиеся. И в конверт засовываешь как попало, И заклеиваешь небрежно, нервно, зло… И адрес подписываешь наотмашь, будто пощёчину… Да.

      А как же непередаваемо волнительно, даже трепетно, ждала я писем. Как читала и перечитывала их. Как касалась осторожно, затаив дыхание, дорогих листочков. Или наоборот – с каким отвращением, двумя пальчиками, держала