На койке лежал мужчина лет сорока пяти. Бледный, почти восковой, короткие темные волосы слиплись от пота, синеватые губы чуть перекошены гримасой боли. Рядом попискивали приборы, фиксируя тяжелое состояние, вычерчивали на мониторах мерцающие дорожки.
Обширный инфаркт на почве пережитого стресса.
Больной не реагировал на внешние раздражители. Но это не означало, что он был без сознания. Если бы мозг милосердно отключился, дав ему просто умереть и уйти в небытие! Если бы…
Один из нюансов детальной реконструкции состоял в том, что все, на чьих глазах развертывались воспоминания подсудимого, переживал их буквально на своей шкуре. Таков эффект воздействия места, именовавшегося залом суда.
Почувствовать все изнутри и только после это вынести вердикт.
Наверное, потому детальную реконструкцию так редко и применяли.
Однако тому умирающему на больничной койке мужчине ничего не было известно ни о суде, ни тем более, о детальной реконструкции. Он просто мучился болью и горечью воспоминаний, раз за разом возвращаясь к моменту, с которого все началось.
Когда он впервые встретил ее.
Когда началась его настоящая жизнь, а часы судьбы начали отсчет, с каждой минутой приближая его сюда, к состоянию, которое хуже смерти.
Глава 3
В памяти все немного иначе, чем видно наблюдателю со стороны. И не совсем так воспринимается, как оно было в момент непосредственного участия.
Потому что в памяти через призму души.
Воспоминаний за жизнь сорокапятилетнего мужчины набирается много, они разные по ценности и силе воздействия. Иные проскальзывают замыленным пятном, а иные имеют такую власть, что их ничто не сотрет с годами. Власть погрузить душу в ту же радость или отчаяние, что ощущалась когда-то.
Но даже сейчас, когда душа была один сплошной комок боли, этот день своей жизни восемь лет назад он вспоминал как…
Жаркий, августовский.
Сначала с утра дела, потом самолет. Аэропорт. Кондиционированный воздух. Стоило на минуту выйти наружу – пока дошел до машины, словно в кастрюлю с кипящей водой окунулся, тут же вымок. Раздражение.
Алишер Шарафов, партнер по бизнесу, пригласил, Мережков выкроил три дня. У Шарафеича было 150 гектаров леса в районе Фишта*. Охота, рыбалка, прочие мужские радости.
Вообще-то, Василий Павлович к охоте на зверушек был равнодушен, считал пустой тратой времени. Он и из машины-то не любил вылезать, когда оказывался где-нибудь на природе. Все его загородные дома были напичканы техникой и электроникой, как космические корабли. Сначала комплекс нищеброда заставлял выгрызать от жизни все самое лучшее и дорогое, а потом он просто понял, что урбанист до мозга костей, и вот это вот «на природе» ему нафиг не надо.
Но