Глядя в иллюминатор, Мила боялась увидеть Володю. Сердце холодело, как только она представляла, что он может остановить самолет. А он мог. Она испытывала панический страх перед этим человеком. Он был способен на все, только бы удержать ее, привязать к себе всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Судорожно накручивая прядь волос на палец, Мила на секунду откидывалась на спинку кресла и снова устремляла взор в иллюминатор. Самолет, набрав скорость, поднялся в воздух, и с каждым метром высоты Мила ощущала счастье, похожее на освобождение из плена. «Вот и все. Теперь он не сможет распоряжаться ее жизнью. Теперь все останется в прошлом. Она его больше никогда не увидит».
Вдруг стало так спокойно, как бывает в детстве. Когда чувствуешь защищенность от самого страшного страха, который прячется в шкафу: он уже не сможет дотянуться до тебя своими лапищами, потому что шкаф наглухо заперт на ключ.
Вот уже показались белые облака. Покачивание самолета расслабляло напряженное тело. Мила глубоко вздохнула и закрыла глаза.
Мила хорошо помнила свое детство. Даже когда мама уверяла, что она не может помнить тот или иной эпизод, потому что была еще совсем маленькой, Мила могла вспомнить все до мельчайших подробностей.
Детство бывает счастливым до определенного возраста. А потом с тебя начинают спрашивать, как с взрослого, хотя, по сути, ты еще ребёнок. Но ты не сразу понимаешь, что детство кончилось. Дух противоречия заставляет тебя неистово бороться с наступающим взрослением и навязыванием тебе канонов взрослой жизни. Но как только тебя настигнет влюбленность, а следом неизбежное разочарование, тогда ты осознаешь, что детство осталось позади. Ведь разбитые коленки можно вылечить зелёнкой, а разбитое сердце не излечишь ни одним лекарством в мире. С годами ты надеешься, что заплутавшее во времени детство прячется у тебя в душе. Надо только заглянуть туда и понять, что самое большое счастье – это счастливое детство.
Родители Милы не планировали доводить свой случайный роман до ЗАГСа, но раз уж случилась дочь, пришлось пожениться. Они быстро поняли, что любви – то никакой и нет, и брак был ошибкой. Но разводиться по такой глупой причине, в то время было не принято. Опять же ребёнок.
Белокурая малышка Мила с большими голубыми глазками и курносым носиком походила на ангелочка, но характер у неё был далеко не ангельский. И дело не в капризах и истериках, наоборот, она была молчаливой и замкнутой. Её невозможно было заставить извиниться за шалости. Как бы мама ни ругала и ни ставила в угол, Мила, насупив бровки, молчала, как партизан, и, потеряв всякую надежду вытянуть из неё хоть слово, мама в сердцах говорила:
– Ну и бука же ты!
Но это была лишь видимость, на самом же деле Милочка была сама себе на уме. Уже лет в шесть вместе с подружкой Аллочкой сбегали из садика. Прятались во время прогулки за беседку, дожидались, пока воспитательница загонит всех детей в садик, и ныряли в вырытый неизвестно кем лаз под забором. Лаз был небольшой и две маленькие девочки друг за другом проползали и пускались на поиски приключений. Бродили по окрестности, гуляли во дворах соседних домов. С деловым видом заходили в булочную, якобы мама послала за хлебом. Поглазев на ветрины вкусно пахнущей сдобы, делали вид, что ничего им так и не приглянулось и направлялись обратно к садику. Опять ныряли в заветный лаз и дожидались за беседкой очередной прогулки, во время которой присоединялись к остальным детям, как ни в чем не бывало. Почему их ни разу не хватились нерадивые воспитатели, остается загадкой, но продолжалось это несколько дней. Однажды за Аллочкой пришла старшая сестра раньше обычного и та не обнаружилась на месте. Оказалось, что и Милы тоже нет. После коротких поисков девчонки нашлись за той самой беседкой. Вот же скандал был потом дома! Мама ругалась и кричала, даже ремня дала. Отец сурово смотрел на дочь, пока из ее глаз не потекли слезы.
– Ну хватит, – остановил он причитания матери, – она уже все поняла.
Плакать Мила тоже не умела как все нормальные дети. Слезы текли по пухлым розовым щёчкам, но при этом Мила не издавала не единого звука. Могла долго стоять в углу, молча роняя слезы.
А встать на табурет и прочитать стишок или спеть песню при всем честном народе, приглашённом родителями в гости, это было не про Милу. На все уговоры девочка лишь демонстративно отворачивалась и, не проронив ни слова, выходила из комнаты, слыша за спиной мамину фразу:
– Не обращайте внимания, она у нас бука.
Вот что на самом деле любила Мила, так это танцевать. Она могла часами кружиться по комнате, отбивая босыми ножками ритм и мурлыча под нос популярную