И если матушка мне не понравилась своим настойчивым желанием сделать из меня дрессированную обезьянку, которая по приказу встает, ходит и говорит на потеху публике, то падре неожиданно пришелся по душе.
Невысокий, пухленький, с коротенькими толстенькими ручками и ножками и круглым животиком, натягивающим рясу до предела, он весь лучился весельем и добродушием, больше подходящим детскому доктору, чем пастору. Хотя не могу не признать, в этом что-то есть. Может быть, пастор и должен быть добрым доктором для своей паствы?
– Маруся, – говорил он, мягко грассируя, – дочь моя, ты меня понимаешь?
– Д-да, – ответила я. Волновалась так, что челюсти снова онемели. Но мне было важно убедиться, что люди способны воспринимать меня дееспособной. Все же мама-Васка совсем не объективна, – п-пад…р-ре…
– Ох, падре, – мама-Васка всхлипывала, вытирая глаза старым застиранным платочком, – все понимает… что ни скажи… чудо, падре, чудо Господь послал! Совсем ведь плоха деточка была. А сейчас…
– Пад-ре, – снова вмешалась я, чтобы мама-Васка не успела наговорить лишнего, – я все понимаю. Только говорить тяжело немного… И… падре, я хотела бы научиться молитвам. Я ни одной не помню…
Заикаясь в каждом слове, я все же произнесла эту фразу практически без заминок. Не зря тренировалась.
– Похвально рвение твое, дочь моя, – радостно закивал падре, – я попрошу матушку, чтобы лично занялась тобой. Да укрепится вера наша в Господа после чуда дарованного, – обмахнул он себя рукой. Вроде перекрестился, но как-то странно.
Мы поговорили еще. Он с интересом расспрашивал меня о самочувствии. Мне даже врать не пришлось. Сказала, что ничего не помню из прошлой жизни Маруси, осознала себя в тот момент, когда услышала голос мамы-Васки. Довольный падре потрепал меня по голове, сказал, что очень рад возвращению моего разума, и отбыл, приказав обучить меня всему, чему только можно.
Матушка не посмела ослушаться, и всю неделю меня заставляли учить молитвы и жития святых. Религия здесь оказалась очень похожа на нашу. Особенно для меня, ведь я и у себя не особенно вдавалась в нюансы и тонкости веры. Есть Господь Бог, есть храмы и монастыри, иконы и свечи, есть матушки и падре, есть молитвы… Только Бог один, без всяких «отца, сына, и святого духа», и символ веры не крест, а спираль, которую и обозначают расслабленной кистью правой руки пятью точками по часовой стрелке, начиная со лба и заканчивая в солнечном сплетении. Но я по привычке так и говорила – креститься, потому что здесь это называлось – обозначить движение к центру, к просветлению и мудрости, к бесконечному познанию себя и Бога…
Но что мне особенно понравилось: Бог этого мира не считал, что жена должна безропотно повиноваться мужу. Когда я задала матушке этот вопрос, она даже не сразу поняла, что я