Сидя под ветвистым деревом, на расстеленной по траве куртке, с блокнотом и ручкой – я пытался и сам сочинять стихи. Рождались отдельные строчки. Что-то вроде:
Твои волнистые косы – как ночь глухая черны…
Я усиленно подражал Низами, Рудаки и Саади – писал про розу и соловья. Про лицо возлюбленной, подобное луне и про губы-рубины. Про мотылька, летящего на огонь свечи.
Если б я верил в буддийские перерождения, я бы решил: в прошлой жизни я был кем-то из когорты средневековых восточных поэтов. Я смутно припоминаю свое былое существование и усиленно пытаюсь слагать газели, рубаи и тарджибанды. Но то, что получалось у меня на тюркском или фарси – не удается мне на великом и могучем русском языке.
Впрочем, реинкарнация тут не причем. Я просто бесталанный графоман.
Так или иначе – я думал о Малике образами восточной поэзии. Все эти «косы, черные, как ночь», «родинки – зерна для птицы сердца» затмевали реальную Малику, о которой я – на самом деле – мало что знал. Тоска по красивой продавщице из бистро перерастала в тоску вообще по девушке, по женской ласке. Во мне пробудился половой инстинкт – который может быть очень могучей силой. Мне хотелось кричать, как мартовскому коту. Тебя не освежает сон, и еда становится поперек горла – пока ты не утолишь пробудившееся желание.
Сгорающий, как на медленном огне – я смотрел в интернете фото обнаженных красоток. А проходя по улице – оборачивался на каждую стройную длинноволосую девушку. Все более или менее симпатичные барышни казались мне похожими на Малику. Признаюсь без стыда: притянувших мой взгляд юных дам я представлял себе голыми или в одних только кружевных чулках. Разгоряченное воображение рисовало мне: очередная краля сладко стонет подо мной на широкой кровати, проваливаясь в белоснежную перину.
Много девушек было на факультете, который в пору было назвать цветником. Казалось бы: что естественнее, чем завести отношения двум студентам – парню и девушке?.. Но мои сокурсницы были заносчивыми и спесивыми, как индюшки. А я – слишком неуверенным в себе и трусоватым, чтобы попробовать подступиться к той или другой прелестнице.
Приветливой со мной была только пушистый лисенок Снежана. Сами боги подталкивали меня обратить на нее пристальное внимание. Правду сказать: Снежана была не то что б в моем вкусе. Как вы уже поняли: мне нравились смуглые брюнетки с жарким блеском в агатовых глазах. Но, видимо, я полуосознанно следовал афоризму: «На безрыбье – и рак рыба».
Снежана была все-таки недурна собой. У нее были длинные ресницы, ясные глаза и по-детски пухлые губки. А цвет волос напоминал пламя. Неудачливый стихоплет, я сказал бы поэтическим языком: