– Они пришли за ней. Они… – Мое горло пронзила боль, словно я проглотила иглу. – Ее больше нет…
Дилл погладила мою дрожащую руку большим пальцем.
Старик смотрел на меня слезящимися голубыми глазами. Его язык ворочался во рту, он размышлял. Если он впустит нас, я знала – предстоит разговор.
Затем, молча, он отступил назад и открыл дверь шире. Дилл бросилась внутрь, протягивая руки к теплу, быстро, как маленькая мышка, которая счастлива оказаться дома.
– Благодарю тебя, старый добрый Джим. – Даже улыбка мелькнула на ее измученном лице.
– Ну, и ты входи, раз хочешь.
Он махнул рукой, узловатой, как дерево, скрипящее в его дворе. Я кивнула, благодаря его за доброту. И вошла в дом Кроака.
3
Тени прыгали по стенам, когда Кроак впустил нас и запер дверь. Мы вдохнули жар от очага в углу, запах овечьей шерсти, дыма и бульона. Я протянула ладонь к огню, ощутила горячую золу под пальцами.
Дилл подскочила ко мне, и камень в ее руке стукнулся о кладку над очагом. Она не выпускала камень, все нашептывала ему что-то.
Кроак, хромая, подошел к очагу. Его дыхание было неровным, когда он наполнял миску из котелка. Я смотрела, как подергивается его рот.
– Вот… – Его рука слегка дрожала.
– Спасибо, Джеймс Кроак.
Дилл склонилась над миской, из которой шел пар, окутывая ее мокрые волосы.
Еще одну такую же миску Кроак передал мне. Я пила бульон, ощущая вкус петрушки, моркови и репы, чувствуя, как он согревает меня изнутри. Скрипнул стул. Я опустила миску и увидела, что старик сел у огня и устремил взгляд в окно, а потом на нас. Наконец он заговорил, наконец начал разговор, которого я ждала.
– Мне… жаль… Ваша мать нам помогала. Помогала здешним семьям…
Гнев поднялся во мне, как пар над котелком Кроака.
– Да, мать помогала вам… – И его бульон больше не был так сладок. – Но теперь она мертва. Из-за ее колдовства. Это ты хочешь сказать?
Я швыряла слова, как камни. Из-за колдовства, которое – так я говорила ей – было мне не нужно. Но теперь ее нет, и я больше ничего не могла ей сказать.
Кроак опустил глаза, все равно что ребенок, которого отчитывали.
– Скажи мне, старик, неужто твое сожаление вернет мою мать? Неужто сожаление…
– Иви, в этом нет его вины!
Дилл опустила голову на колени, сжимая камень матери в руке, и покачивалась, как ежик, свернувшийся клубком. Ее терзала эта же боль.
– Прошу, не ссорься с ним, – сказала она мягче. – Разве нам нельзя отдохнуть?
Я хмуро посмотрела на старика, который следил за тенями.
– В этом нет ничьей вины, сестра, – ответила я. – Только ее собственная. Ибо ведьмы порочные и злые и на них нужно вести охоту. – В моих словах бурлила ненависть. – Все это знают. Не так ли?
Дилл только отвернулась,