В предыдущем разговоре вы сказали, что Соня Толстого пожалела в ситуации с «Казаками». Не пожалела, а строго осудила!
Ну, ладно. Поверим, что у Сони было такое высокое представление о своем литературном кумире, что она не могла перенести того, что он «проиграл свое сочинение». Он ведь действительно был ее кумиром. Она чуть ли не наизусть знала повесть «Детство», во всяком случае точно помнила наизусть такие строки:
Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений…
После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, – но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие…
Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная веселость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни? Где те горячие молитвы? где лучший дар – те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению.
Эти строки Сонечка вписала в свой дневник, а Лиза это прочитала и написала на обороте страницы: «Дура». Собственно, в этот момент, думаю, и была решена ее участь. Не она, а Соня станет женой писателя Льва Толстого.
Но был и еще случай, когда Соня устроила истерику.
Когда мне было 15 лет, приехала к нам гостить двоюродная сестра Люба Берс, у которой только что вышла замуж сестра Наташа. Эта Люба под большим секретом сообщила мне и сестре Лизе все тайны брачных отношений. Это открытие мне, все идеализирующей девочке, было просто ужасно. Со мной сделалась истерика; я бросилась на постель и начала так рыдать, что прибежала мать, и на ее вопросы, что со мной, я только одно могла ответить: «Мама́, сделайте так, чтоб я забыла».
Понимаете, я не могу прочувствовать то, что переживает девочка в 15 лет. Но все подростки однажды проходят эту «инициацию» со слов старших мальчиков или девочек, или каким-то другим образом, что-то случайно увидев, подслушав… Но никто к пятнадцати годам не верит в аистов, детей приносящих. И насколько я помню себя и своих друзей, всё, что «про это», вызывает у подростков жгучий интерес. Почему Лиза не впала в истерику? Почему у Тани в воспоминаниях нет ничего про истерику?
Я не то что не верю Софье Андреевне, но чувствую: тут есть какая-то засада. Дочь врача, мать постоянно рожает. И, конечно, не в перинатальном центре, а дома с акушеркой. Допустим, девочек в