Здесь находится ось, вокруг которой должна вращаться наша молодежь и народная литература.
Образцовые мальчики и примерные люди – плохие образцы для подражания, они отталкивают.
Проявляйте отрицательное, но правдиво и точно – так вы добьетесь положительного.
После того, как мы переехали в съемное жилье, мы поселились возле рыночной площади с церковью посередине. Это место было любимой детской площадкой. К вечеру старшие школьники собирались под церковными воротами, чтобы рассказывать сказки. Это была избранная компания. Не всем разрешалось в нее войти. Если приходил кто-то лишний, там не «гудели», он был избит и потом уж точно не возвращался.
Но я пришел не сам и я не просил, а меня привели, хотя мне было всего пять лет, а остальным тринадцать и четырнадцать. Какая честь! Ничего подобного раньше не было! Этим я обязан своей бабушке и ее рассказам!
Сначала я молчал и слушал, пока не узнал все истории, которые здесь происходили. Они не винили меня, потому что я только недавно научился видеть, все еще был с повязкой на глазах и меня щадили. Но потом, когда и это закончилось, меня привели.
Каждый день другая сказка, другая история, еще одна история. Это требовало многого, очень много, но я делал это и с удовольствием. Бабушка помогала. То, что я должен был рассказать в сумеречный час, мы прорабатывали ранним утром, еще до того, как съедали свой утренний суп. Таким образом, когда я подходил к воротам церкви, я был уже хорошо подготовлен.
Наша прекрасная книга «Хакавати» («Рассказчик» по-арабски – прим. перевод.) дала материал на многие годы.
К тому же этот материал необычайно увеличился со временем, но не в книге, конечно, а во мне.
Это было очень простым и естественным следствием того, что мне пришлось перевести духовный мир, возникший во мне через Хакавати, в видимый мир цветов, форм, тел и плоскостей после того, как я стал снова видеть.
Это привело к бесчисленным вариациям и реминисценциям, которые мне удалось привести в окончательную форму или сформированных уже исключительно в самих рассказах.
Тем временем отец убедил меня пойти в школу.
Вообще, в школу допускали только с шести лет; но моя мать, как акушерка, очень часто пересекалась с пастором, который был очень рад исполнить ее желание в качестве инспектора местной