– Какой-то чернозём. Хоть помидоры сажай, – прошептал он вслух и произнёс чуть громче: – Такого здесь отродясь не было. Ну, не мог я её пройти! – почти вскричал Валентин, имея в виду беседку.
Валентин Владимирович совсем опустился на колени, и нервная дрожь пробежала по его позвоночнику. Бескрайний белый океан растелился повсюду, и Егоров чувствовал себя в нём чёрной песчинкой, которую отнесло в самую глубокую впадину этого океана. Что-то подобное с ним когда-то уже происходило, но из-за паники Валентин не мог припомнить: когда и где. Но это состояние испуга, безусловно, было ему знакомо, и оно – так и не вспомненное, с какой-то жалостливой усмешкой откликалось в его подсознании. Валентин будто вдел себя со стороны маленьким сонным жучком, который, случайно проснувшись, очутился на заснеженном поле, а вокруг никого, и ничего. Дочь, внучка, да и все люди, города и страны оказались почему-то от него в недосягаемых далёких мирах. Даже серый двухэтажный дом вроде бы и находился где-то рядом (Валентин каким-то шестым чувством вдруг ощутил его близость), но тот, словно оживился каким-то тёмным озорным духом и решил поиграть с ним в издевательские волшебные «прятки». Необычное присутствие дома чудилось Егорову то справа, то слева, то вообще впереди, где его предположению Валентина быть не могло; там должен стоять лес. «Зачем я только оторвал свою руку от двери подъезда?», – отчаянно сожалел он, но неожиданно для себя в одну секунду Валентин собрался, встал на ноги, сжал пальцы в кулаки и скомандовал себе:
– Так. Спокойно. Стоять.
Твёрдость духа пришла к нему, когда он, именно, вспомнил про дом. Старое двухэтажное сооружение казалось Валентину Владимировичу неким центром отсчёта, который оставался неизменным и реальным. Дом в любом случае должен быть за его спиной, иначе Егорову придётся признать, что в нём сбиты все настройки, определяющие его местоположение в пространстве.
Как солдат на плацу, Валентин развернулся кругом и решительно зашагал в обратную сторону, даже не выставляя уже перед собой руки. От слепящей белизны его глаза слезились, но их можно было и вовсе закрыть, потому что казалось, что они и без того прикрыты веками, сквозь которые кроме размытого и обширного голого света ничего больше не проходит. А возможно, глаза так реагировали на свою беспомощность, и это мозг им выдавал такую команду: закрыться от монотонной белизны слезой. Валентин Владимирович не силён был в анатомии человека, но почему-то подумал именно так. Ещё он вспомнил лицо Милы в тусклом освещении на вчерашнем ночном чаепитии и, наверное, поэтому невольно стал отклоняться немного левее, чтобы выйти не к своему, а к первому подъезду.
Пройдя