Театр невидимых детей. Марцин Щигельский

ненавидел. Некоторые тети были еще ничего, но другие трясли меня, как мешок, а вода всегда оказывалась или слишком холодной, или слишком горячей, да еще мыло то и дело попадало в глаза. Но хуже всего – стричь ногти. Ой, у меня от одной этой мысли прямо все внутри переворачивалось! Хуже всего было в Рыбнике. Все дети после купания садились у стены на длинную деревянную скамейку. Обычно в пижамах или завернутые в полотенца. Приходили две тети Нянечки – они не были воспитательницами, а просто пеленали малышей, которые еще писали в пеленки, убирали, вытирали носы, чистили уши и так далее. Мы должны были сидеть на этой скамейке, вытянув вперед ноги, – а тети Нянечки присаживались на корточки и – раз-два! – подстригали всем ногти, совсем как конвейер на фабрике. У них получалось быстро, но стригли они всегда слишком коротко, иногда даже до крови, и уж во всяком случае больно было надевать ботинки. Закончив с ногами, Нянечки принимались за руки. Тут они были немного осторожнее, но все равно мы боялись до дрожи и орали как ненормальные.

      В «Молодом лесу» я очень хотел побыстрее сам научиться стричь ногти. И все время просил, чтобы мне позволили это делать, но только тетя Йола разрешила, хотя, конечно, поначалу очень за мной следила. Я в два счета научился, и теперь горя не знаю.

      Все мытье – вместе с чисткой зубов – занимает у нас минут десять. Потом мы идем в спальню, ложимся и, если остается еще немного времени до того момента, когда погасят свет, читаем или болтаем. Сегодня вот второе.

      – Мне сестра написала, – говорит Шимек.

      – Мне тоже кое-кто написал, – презрительно отвечает Мариуш, но ему никто не верит, потому что он ужасный выдумщик. – Длинное-предлинное письмо!

      – И где оно, интересно? – спрашиваю я.

      – Хранится на складе.

      – На складе? Ну да, как же, как же… – прыскает Мирек. – Вот что мозги твои там хранятся – в это я охотно поверю.

      Мы все смеемся, а Мариуш краснеет.

      – Я правда получил письмо! Если я говорю, значит, так оно и есть! – обижается он.

      – Ну и кто же тебе написал? – интересуется Ежи.

      – Мама! – тут же отвечает Мариуш. – И ума[6] тоже!

      – В одном конверте – сразу два письма. Целых два! – продолжает Мариуш.

      – Твоя мама сидит, – заявляет Зенек, который вечно действует мне на нервы: он непрерывно шмыгает носом и вытирает его рукавом; когда я это вижу, меня начинает мутить.

      – Ну и что? В кутузке тоже дают бумагу и ручку, – упирается Мариуш. – А впрочем, моя мама скоро выйдет на свободу и заберет меня отсюда!

      Мариуш – самый большой врунишка из всех, кого я видел в жизни, я вам точно говорю! В самом начале, вскоре после того, как я приехал в «Молодой лес», ему удалось просто суперски обвести меня вокруг пальца.