– Пани Томашевская, – сказал он достаточно громко, чтобы его услышал и Дронго. Больше он ничего не добавил, очевидно решив, что и этого вполне достаточно. Наверняка Томашевский исполнял при нем роль своеобразного телохранителя.
– Вошедшая дама села чуть в стороне, не принимая участия в беседе, – пояснил Дронго, обращаясь к комиссару.
Тот кивнул головой, продолжая дымить. Мурашенков, уже заметно нервничая, доказывал своему собеседнику неоспоримость собственной позиции, но Шокальский парировал все его доводы. Они даже не заметили, как постепенно повышали голос, и Дронго начал улавливать отдельные слова.
– У вас... не получится... – горячился Мурашенков, – мы... стоимость контракта... Вы только посредники...
– Европейское единство... – возражал Шокальский, – ваше присутствие на рынке...
Комиссар сохранял хладнокровие, даже не спрашивая Дронго, о чем именно говорят собеседники. Дронго, вспомнив о Брюлее, смутился.
– Извините меня, комиссар, – пробормотал он, – я увлекся их спором.
– Я ждал, пока ты решишь сообщить мне, о чем именно они спорят, – сообщил комиссар.
– Русские говорят о том, что у поляков ничего не получится. Очевидно, делегация из Москвы предлагает гораздо больше денег, чем могут предложить поляки. К тому же поляки не являются основными покупателями и выступают в качестве посредников. Шокальский говорит о европейском единстве, намекая, что подобный контракт не отдадут русским. Они продолжают спорить, не могут договориться.
Мурашенков заметно нервничал. Он оглядывался на Сарычева и нервничал еще больше. Очевидно, его беспокоила позиция Шокальского. Наконец он не выдержал.
– У вас ничего не выйдет, Шокальский, – зло сказал Мурашенков, – в Европе нет такой компании, которая могла бы дать больше нас. Мы предложим в два, в три, в четыре раза больше, и все равно станем победителям. При любом исходе, Шокальский. Вы меня понимаете? При любом раскладе мы будем победителями.
Он поднялся. Сарычев поспешил встать вслед за ним. Шокальский с любопытством посмотрел на обоих.
– Только одно маленькое уточнение, пан Мурашенков, – мягко произнес он, хитро улыбаясь, – я говорил о европейском единстве,