Менее очевидна антропоморфность социосферы. Выявить ее гуманизированные особенности способен, видимо, лишь нечеловеческий разум. Даже фантастика, неоднократно пытавшаяся изобразить негуманоидную социальность, сводила ее обычно к демонстрации разного рода парадоксальных обычаев – либо заведомо «сконструированных», умозрительных, схоластических, либо вполне представимых в рамках земного этнического бытия. Впрочем, это понятно: фантастика писалась людьми. Может быть, только Станислав Лем в романе «Солярис» сумел передать ощущение чужого разума.
Вообще можно сказать, что антропоморфность цивилизации возникает «по определению» – просто как продолжение биологических свойств homo sapiens. Будучи не в силах переделать себя, человек через развитие техносферы надстраивает свои начальные природные данные: зоркость, быстроту, дальность, точность, мощность реакций.
Между тем сама антропоморфность в координатах биологической эволюции вовсе не очевидна. У нас нет строгого «научного» определения разума; видимо, этот феномен относится к числу тех, которые в конечных понятиях выражены быть не могут, однако исследования зоопсихологов, проведенные в последние десятилетия, показали, что все критерии, отделяющие разум от высокоорганизованного инстинкта, весьма и весьма условны: и животные, и птицы способны использовать для достижения своих целей примитивные «орудия труда»: палки, прутики, камешки, в муравейниках и термитниках наблюдаются сложно дифференцированные «социальные отношения», обезьяны, близкие к человеку, – шимпанзе, макаки, гориллы – могут усваивать довольно большое количество знаков и строить из них предложения; они используют этот «словарный запас» для описания окружающей их обстановки, своих чувств, желаний, для общения друг с другом (2).
Граница между разумом и инстинктом оказывается размытой. Вероятно, природа, ничего не пуская на самотек, заложила потенциал разумности во многие эволюционные ветви. А уж то, что в итоге носителем интеллекта стал именно человек, объясняется, скорее всего, его большей морфологической подготовленностью.
С эволюционной точки зрения человек – весьма редкий пример сочетания нескольких крупных структурных инноваций. Во-первых, это, конечно, очень большой объем головного мозга, превышающий обычные жизнеобеспечивающие видовые потребности. Во-вторых, насыщенность кожи потовыми железами, что, с одной стороны, несомненно, привязывало гоминид к источникам воды, ограничивая тем самым их биологическую мобильность, зато с другой – обеспечивало высокоэффективную терморегуляцию, которая, в свою очередь, позволила человеку занять уникальную экологическую нишу «полуденного хищника». Человек начал добывать пищу днем, что почти сразу же выделило его из животного мира. И в-третьих, человек – едва ли не единственное плацентарное млекопитающее, перешедшее к прямохождению. Практически все схемы антропогенеза согласны в том, что бипедальность стала одним из решающих факторов в процессе восхождения