Я возликовал! Щёки мои запылали! Патриот проснулся во мне! Неожиданно и ярко!
Смотрю жадно на схватку и фантазирую: вот сейчас карающая, могучая русская рука всмятку расшибёт эту беспощадную, подлую, степную тварь! Я представил себе момент удара! Бац! Железная шапка с лисьим хвостом мокро треснула, развалилась, и половецкие мозги мелкими брызгами летят в разные стороны! Какое счастье! Злодей наказан! Справедливость восторжествовала! Слава русскому богатырю! Слава русскому оружию! Смерть захватчикам!
То, что я прочитал об этом сражении, и то как живо я его увидел, так взволновало меня, так разожгло во мне героические чувства, что я впал в воинственное, восторженно – болезненное состояние. С пунцовым лицом, вспотевший, со вздыбленными волосами, в белой, короткой рубашечке, без трусов, носился я по квартире, и рубил всё подряд своей золотой сабелькой!
Но скоро был пойман и обезврежен моей бабушкой. Она была по профессии медсестрой, и сразу поняла, что я немножко заболел. И чем заболел.
Книжку с богатырями у меня отняли, напоили чем-то успокоительным, и я быстро уснул.
Когда я проснулся, то немедленно потребовал вернуть мне моих богатырей… Но бабушка, пытаясь меня успокоить, стала нежно, ласково врать, что богатыри ускакали охранять советскую границу, и предложила мне вместо богатырей мой любимый торт, сметанник.
Я стал плакать. Плакать горько, горячо, у меня поднялась температура, и богатырей мне вернули.
Я набросился на книжку, и стал жадно проглатывать сказку за сказкой… Естественно за мной осторожно и пристально наблюдали, опасаясь очередных приступов воинственности и героизма. Но опасались напрасно. Я привык к сражениям, и стал читать спокойно, но с прежним интересом.
Так я вошёл в мир литературы, и он навсегда стал моим главным миром.
30 августа 2010 года.
Как зовут Шопена…
Я, студентка знаменитой консерватории, Софья Твардовская, пианистка. Я жрать хочу! Сегодня утром я села за фортепьяно и вдруг поняла, что забыла как зовут Шопена! Через несколько секунд я вспомнила, но сам факт меня ужаснул. Если так и дальше будет продолжаться, я забуду, чем диезы отличаются от бемолей. Одна деталь! Все свои деньги я плачу за обучение! На еду не остается ничего! Что дальше?! Бросать? Идти в поломойки?! Я машинально подошла к холодильнику и попыталась там что-то найти, но ничего, кроме луковицы там не было. Я с отвращением съела её и решила, что больше так продолжаться не может. Нужно в корне менять свою жизнь, но как? И вообще любопытно, способна ли я ещё соображать? Я погладила рукой пианино и с удовлетворением подумала, что пока ещё отличаю его от холодильника. Значит я ещё не безнадёжна. Так что же делать? Подработать, так сказать, по – женски? Но для этого я недостаточно эффектна. К тому же объятия намыленной верёвки, мне кажутся более приятными, нежели объятия старого, пьяного, незнакомого мужика, обуреваемого шизофреническими сексуальными фантазиями.