– Н-да… – прозвучало привычное для уха Михаила слово. – Из окна в бинокль вижу, там за Тулой – о-о-о, какой микрорайонище бухнули, да во двор иногда выхожу, когда ноги спозволяют. Дальше не хожу. Да и глаз-то у меня один остался, второй, почитай, уж три года – стекляшка.
Трудно даётся Михаилу беседа, видать, не все обиды у деда улеглись за это время. Да и то сказать – за эти шесть-семь последних лет столько на его долю выпала, не приведи, Господи, никому.
Сначала спину парализовало, и мать забрала его с бабкой из Борового в тогда ещё маленькую двушку на улице Зорге. Там два года жили в тесноте: мать, отец, бабушка матери, дед и его жена – баба Валя, ещё и Михаил.
Потом им через полгода дали четырёхкомнатную квартиру на Степной: там деду стало чуть лучше, и он начал ходить с костыльком. Все радовались – вот-вот дед на ноги встанет, но две старушки в одной квартире не ужились – дело дошло не просто до скандала, а прямо до драки.
Тогда мать и решила разделить квартиры. Да искали квартиру так, чтобы дома рядом стояли, через полгода разъехались – дед с бабкой сюда, а остальные – на пятый этаж в соседнюю пятиэтажку. А ещё через пару месяцев они уж уехали в Узбекистан.
– Лида когда приедет? – спрашивает дед, промокая губы застиранным вафельным полотенцем.
– Мама не сможет пока приехать, она после операции плохо ходит. Папа должен приехать… скоро, а точно пока не знаю, ему отпуск не дали, но говорит всё равно вырвется.
– Как так не дали? По такому делу и не дали?! – удивляется дед.
– Он на военном заводе работает, там всё строго… – пытается оправдать отца Михаил и смягчить сердитые интонации, что вновь появились в голосе деда.
– А-а-а… Тогда понятно, – чуть остыв, говорит дед. – Там всё по звонку. Знаю, работал… Сам-то надолго?
– Завтра узнаю, позвоню Ксении Ефремовне и узнаю.
– Что узнашь-то? – дед не совсем понимает о чём речь, при чём здесь в делах Михаила Ксения Ефремовна.
– Я работать приехал, дед.
– Уже работать? О, как оно… Играть что ль будешь? А мне сыграш аль нет? – с непонятными интонациями в голосе говорит дед, но сердитость явно уже уступает место чему-то более родному и знакомому Михаилу с детства.
Дед на двух костылях возвращается в зал, ставит их, прислонив к подоконнику, оперевшись рукой о спинку коричневого стула, поворачивает его ловко на одной ножке, не теряя при этом опоры, и медленно и неуклюже садится на него.
– Ну, порадуй деда! – со строгостью на лице, но уже с теплом в интонации, слышит Михаил.
4
Михаил будет играть много. Он проиграет почти всё, что помнит и лишь потом поймёт, что сзади его тоже кто-то стоит, обернётся и увидит там двух пожилых женщин, что с открытыми ртами будут смотреть то, на него то на деда.
– Что, соседушки?