– Да, логики мало, – согласился Хан.
– Бокштейн пил что-нибудь, кроме коктейля?
– Нет, – отрезал эксперт. – И ничего не ел – это я отвечаю на вопрос, который ты мне сейчас задашь.
– И не подумаю, – хмыкнул Беркович. – Я и так знаю, что Бокштейн ничего не ел после шести вечера.
Закончив разговор, Беркович долго сидел задумавшись. Он уже допросил не только председателя землячества, но и всех, с кем Бокштейн общался на вечеринке, а также обоих официантов, хотя напитки разносил только один из них, а второй занимался закусками. В кухне отравить коктейль не могли: никто не знал, какой именно бокал достанется Бокштейну. С подноса Бокштейн взял бокал сам, не выбирая, поскольку был увлечен разговором с Меиром Бруком, журналистом из русской газеты. На допросе Брук сказал уверенно:
– Мы говорили о Путине, Исак уверял меня, что президент, будучи человеком гениальным, все заранее просчитал, в том числе и свою жизнь после отставки. Мол, понять его логику мы не в состоянии, как не можем понять, скажем, общую теорию относительности. Представляете?
– Да-да, – нетерпеливо сказал Беркович. – Так вы утверждаете, что бокал с подноса…
– Официант проходил мимо нас. Исак проводил его взглядом, потом щелкнул пальцами, и когда официант остановился, не глядя, взял с подноса бокал.
– Не глядя?
– Он смотрел на меня, старший инспектор! Просто протянул руку и взял первый попавшийся бокал – вовсе, кстати, не из тех, что стояли ближе к нему.
И все-таки именно в том бокале оказался яд. И Бокштейн умер. Но яд был в слишком малой концентрации. И умереть Бокштейн не мог.
– Он сразу начал пить из своего бокала? – спросил Беркович.
– Он сразу отпил, – сообщил Брук, – но сделал только один или два глотка. Во всяком случае, больше он не пил, пока мы разговаривали. Что-то ему в коктейле не понравилось.
– Почему вы так решили?
– Он поморщился, сделав глоток.
– Ясно, – сказал Беркович, не очень, впрочем, понимая, чем это обстоятельство может дать следствию.
– Коктейль был тепловатым, – сказал журналист. – Может, Исак хотел холоднее?
Температура коктейля не могла повлиять на состояние бедняги Бокштейна, и потому Беркович задал журналисту вопрос, на который тот, будучи человеком осведомленным, мог дать ответ:
– Вы несколько раз писали о делах землячества. Были знакомы с Лещинским и с Бокштейном, и с…
– Новаком, Зильберманом, Познером, – перечислил журналист.
– Я слышал, что Бокштейна все любили. Это так?
– Конечно! – воскликнул Брук саркастически. – Обожали!
– Я вас серьезно спрашиваю…
– Я тоже совершенно серьезен. На людях они все обожали друг друга и рассыпались в комплиментах. А на деле готовы были вцепиться