У изголовья помаргивал сирийский медный светильник, из медной курильницы на середине большого красного ковра вился тонкий дымок едва уловимых благоуханий. Ибрагим лежал на зеленых, как у султана, покрывалах, держал перед собой древнюю арабскую книгу, книга была толстая и тяжелая, держать без деревянной подставки да еще в постели такую тяжесть было просто нелепостью, но ему очень уж хотелось показаться перед девчонкой именно так – солидным ученым мужем, поразить ее так же, как хотел, видимо, поразить на Бедестане, назначив не торгуясь цену за нее вдвое большую, чем просил старый мошенник Синам-ага. Как ее зовут? Роксолана. Имя ей дал Луиджи Грити. Небрежно, не думая, мимоходом. Пусть будет так! Можно было бы еще назвать Рушен[24]. Это тоже будет напоминать о ее происхождении и в то же время соответствовать османскому духу. Подталкиваемая евнухом, девушка вошла в просторную ложницу и не без удивления увидела на зеленом ложе того самого венецианца, что купил ее на Бедестане. Была вся в розовом шелку, тонком и прозрачном, но не слишком. Ибрагим повернул к ней голову, свел к переносице брови.
– Ты будешь отныне Рушен, – сказал на странном славянском, от которого Настасе захотелось смеяться.
– Разве ты турок? – забыв, зачем ее сюда привели, простодушно спросила она.
– Рушен и Роксолана, – так будешь называться, – не отвечая, строго пояснил грек.
– Ты был на базаре византийцем и походил на христианина, а выходит, ты турок? – Настася стояла у двери и удивлялась не так своей беде, как этому худощавому человеку, который даже в постели держит накрученный на голову целый стог из белого полотна.
– Подойди ближе и сбрось свою одежду, она мешает мне рассмотреть твое тело, – велел Ибрагим. – Ты рабыня и должна делать все, что я тебе велю.
– Рабыня? Рабы должны работать, а я сплю да ем.
– Ты рабыня для утех и наслаждений.
– Для наслаждений? Каких же?
– Моих.
– Твоих? – Она засмеялась. – Не слишком ли ты хилый?
Он оскорбился. Сверкнули гневно глаза, дернулась щека. Швырнул книгу на ковер, крикнул:
– Подойди сюда!
Она шагнула словно бы и к ложу, и в то же время в сторону.
– Еще ближе.
– А если я не хочу?
– Должна слушаться моих повелений.
– Ты же христианин? Ведь не похож на турка. Христианин?
Это было так неожиданно, что он растерялся.
– Кто тебе сказал, что я был христианином?
– И так видно. Разве не правда?
– Теперь это не имеет значения. Подойди.
– Не подойду, пока не узнаю.
– Чего тебе еще?
– Должен мне ответить.
– Ты дерзкая