Труба была окольцована первоклассным фланцем, снабжена задвижкой и компенсаторами, и не была горяча – но и не холодна, а когда приложились к ней, слышен стал тот негромкий, глубокий, как бы убегающий гул, в котором опытное ухо безошибочно опознает поток.
И Застрахов, задыхаясь, принялся было нашептывать подробности про приборы на стенах, но Шафиров внезапно отклонился назад, поднял руку к лицу и слегка наддавил уже почти закрытые глаза свои большим и безымянным пальцем. Синей, звездчатой искрой колко сверкнул его перстень.
И после минуты нелегкого, но уважительного молчания Шафиров оглядел своих собеседников и заговорил. Сначала он осведомился, не поторопились ли соседи рассказать обо всем своим женам или кому-либо еще – и, услышав твердый отрицательный ответ, удовлетворенно кивнул. Потом спросил, готовы ли они и впредь хранить тайну, и получил подтверждение. Затем он поинтересовался, сколько именно времени потребуется Мусе для ликвидации протечки в сетях, и сумеет ли Застрахов в кратчайшие сроки обеспечить безопасную врезку в трубу, чтобы установить ее наполнение.
В то, что ему отвечали, Шафиров напряженно вслушивался, вникал в детали, иногда переспрашивал.
Но Муса и Застрахов запомнили не это. Им запомнились слова, сказанные Шафировым уже после того, как первоначальный план был разработан, согласован и утвержден.
Провожая их, Шафиров вдруг остановился на пороге, потер лоб, отчего снова остро блеснул его перстень, и произнес нечто странное: мол, хотя ни на какого человека не возлагается больше, чем тот способен перенести[19], сам он не понимает пока, удача ли, наконец, посетила их, или беда – особенно, если в трубе окажется то, о чем он думает.
3
Нефть – разумеется, в трубе была нефть. Все трое подозревали это, но ни один не осмеливался произнести, и никто не поверил бы до тех пор, пока через неделю, под вечер, Застрахов не поставил на журнальный столик в кабинете своего совоголового соседа бутылку с густой темной жижей.
Шафиров тут же вышел и через минуту вернулся с коньяком и бокалами, а под нефтеносный сосуд подложил кружевную салфетку.
Ошибиться было невозможно. Между тремя бокалами, как бы проскальзывая сквозь теплые переливы коньячного янтаря, возвышалась прозрачная бутыль, а в ней – маслянисто, чернильно, тяжеловесно – поблескивала нефть. И когда Застрахов вытянул из горлышка бумажный пыж, все трое вдохнули, но задержались с выдохом, и у каждого дрогнули ноздри, а в воздухе словно бы разнеслись слова русского классика