Тогда я думал лишь о том, что меня зовут пожить в Париже, но, разумеется, никто меня туда не пустит. А письма шли одно за другим – с новыми подробностями, снимками, проектами, воспоминаниями. «Был я когда-то женат на русской Татьяне. Жил с ней 15 лет, прижил сына Мишу, а потом мы перестали ладить и разошлись. Теперь она живет с симпатягой русским, под Парижем, где я купил ей квартиру, и получает от меня хорошую pension alimentaire, 2500 фр. в месяц[8]. <…>… в 1952 году сошелся с дивным человеком Марусей (шотландка Мэри Малкольм. – М. Г.). <…> Женился, когда она получила развод, и заразилась она от меня живописью. Вкус у нее замечательный, но скромная, не то что ее муж, и на улице писать стесняется. Ну вот. Роста я 1,80, вес – 80 кило, власы поседели почти (poivre et sel). В общем, жить можно». А вскоре пришло и официальное приглашение с красивыми печатями и подписями мэров и префектов.
Представление об учреждении, «пускавшем» людей в частные путешествия за границу, было у меня смутное и боязливое. Известно было, впрочем, одно, совершенно кафкианское положение: ОВИР в принципе оформлял поездки только к родственникам, но именно из-за этих родственников граждане чаще всего считались «невыездными». Очень редко и совсем неохотно пускали к знакомым. (Впрочем, я знал нескольких «очень выездных», партийных, разумеется, людей, которые беззаботно, с женами вместе, катались по миру по приглашению едва ли не случайных приятелей; скорее всего, разумеется, это были персонажи, которым скрытно или явно покровительствовала власть, но случались и такие, которым повезло, – надо же было кого-то пускать и просто так.) Разведенный и беспартийный, я шел на улицу Желябова с омерзением и почти без всякой надежды. Только перед дядей было неудобно.
На лестничной площадке (грозная контора помещалась на втором этаже) дежурил милиционер с неприветливо-бдительным выражением лица. В большой приемной, украшенной фотопейзажами Ленинграда (это для приходивших сюда по особым дням иностранцев), томилось несколько советских граждан с испуганно-послушными лицами. Говорили шепотом. Сидящая за полированным пустым столом дама, являвшая собой нечто среднее между буфетчицей и ответственным партийным работником среднего звена, скупо, но вульгарно подмазанная и с халой на голове, время от времени вызывала просителей в грозные глубины ОВИРа. Оттуда они возвращались редко со счастливыми, часто с убитыми, а большинство с растерянными лицами. Неопределенность, оттяжки или требования все новых бумаг было любимым жанром учреждения и практически единственным ответом на первых порах.
Наконец дама с халой брезгливо взглянула на мои бумажки и, набрав номер внутреннего телефона, сказала в трубку: «Это, наверное, для тебя…» Из незаметной боковой двери без таблички появился корректно одетый человек лет под шестьдесят, со стертым, лишенным всякого выражения лицом. Пригласил в небольшой