– Возможно, я бы с тобой согласилась, если бы не твоя грудь. Она выдает тебя с головой! Видишь ли, простеньких детских платьев, рассчитанных на большой бюст, просто не шьют.
– Что-то я тебя не пойму. То тебе хочется, чтобы я поскорее выросла. А то вдруг упрекаешь в безнравственности поведения. Кто я, по-твоему? Ребенок или какая-то социологическая проблема? К тому же я терпеть не могу подстраиваться под какие-то нормы. И вообще… Тебе самой не кажется, что, следуя догмам, мы разрушаем собственную индивидуальность? Ты только посмотри на сегодняшних мужчин. Тех, что показывают по телевизору. За всю историю человечества никогда не было такого, чтобы люди выглядели как из одного инкубатора. Галстуки, рубашки, серые пиджаки… Смотреть противно. Кошмар, да и только.
– Мы говорим о совершенно разных вещах. Я имею в виду лишь необходимость соответствовать своему возрасту: сообразно одеваться и подобающим образом себя вести. Что же касается тебя, то ты не делаешь ни того ни другого и к тому же переводишь разговор в другую крайность. Не стоит воображать себя кем-то вроде заурядной вавилонской блудницы с лентой в волосах. Тебе это не к лицу.
Произнеся слово блудница, тетя Гиффорд так испугалась, что тотчас замолкла и, нервно сжав руки, опустила голову. Черная шапка стриженых волос нависла над покрасневшим от смущения лицом.
– О Мона, детка, я тебя люблю.
– Знаю, тетя Гиф. Но прошу тебя, ради бога, ради всего святого, никогда, никогда впредь не считай меня заурядным созданием! Слышишь? Никогда!
Мона довольно долго простояла на коленях на каменных плитах, пока холод не пробрал ее до самых костей.
– Бедная Анта, – прошептала она, поднимаясь на ноги и в очередной раз поправляя свое розовое платье.
Потом Мона встряхнула головой, чтобы убрать с плеч волосы, и проверила, хорошо ли сидит на затылке атласный бант. Дяде Майклу он всегда нравился.
– Пока у Моны на голове бант, – заметил он в вечер перед карнавалом, – можно быть уверенным, что ничего дурного не случится.
– В ноябре мне будет тринадцать, – прошептала она в ответ, придвинувшись ближе, чтобы схватить его за руку. – Говорят, мне пора снять с себя эту ленту.
– Тринадцать? Тебе? – Окинув ее взглядом, он на какое-то мгновение задержался на бюсте и, наверное устыдившись своих мыслей, покраснел. – Не может быть! Просто не верится! Но ты все равно не снимай эту ленту. Тебе она очень идет. Я сплю и вижу ее в твоих рыжих волосах.
Конечно, его хвалебная песнь банту была невинной шуткой. Такой же, как он сам. Ведь все знали, что он человек здравомыслящий, благоразумный и очень милый. Тем не менее его щеки покрылись румянцем. Любопытно почему? Некоторые мужчины его возраста обычно смотрят на тринадцатилетних девочек с большой грудью как на злую шутку природы, но Майкл, судя по всему, к таковым не относился.
Так или иначе,