Она не хочет оставаться сегодня здесь.
Ей нужно утешение. Тепло. Любовь.
Ноги сами собой преодолели границу, отделяющую земли Академии от городских черт. Сегодня ворота были открыты, ведь на праздник быть приглашены именитые гости, многие из которых не утруждали себя пунктуальностью. В эту ночь была репетиция зимнего празднества. Репетиция дня, когда в Амродан за артефактом, который вскоре будет передан профессору Дубринейлу, приедет королева Каларика. Тем самым древним минералом, что Рикард хотел поместить в специально оборудованное помещение для насыщения Силой. Тем, за которым, по-видимому, охотится Кларисса.
Однако думать о предательстве и женщинах было больно. Особенно в этот час. После открытия истины.
Ей нужны ответы!
Тили бежала по улицам Амродана, не замечая удивленные взгляды редких ночных прохожих. Возможно, где-то на отголосках раненного сознания понимая, насколько странно смотрится в бальном платье, босая, с размазанной от слез тушью и растрепанной от ветра прической. Но в данный момент ей было плевать на общественное мнение.
Лишь бы быстрее добраться до дома. До мамы. Глеарра даст ей заботу. Ласку. И сможет развеять все сомнения.
Мама утешит. Она понимает, всегда понимала и старалась принять ее сторону. Только Глеарра сможет убедить мужа, что Персиваль Айнелиас – не тот, за которого должна выйти их дочь.
Но услышит ли она ее просьбы?..
***
– Персиваль, какого черта?! – дождавшись, пока Илотилас скроется из виду, Крис налетел на брата. – Что значит, ты приехал за своей невестой?!
В серых глазах младшего Фаланира появились так знакомые ему с детства искорки превосходства. Перси всегда радовался малейшей возможности насолить ему. Старался превзойти. В любой сфере.
– Какие выражения, Кристафор, фи! Тебе следует больше времени посвящать своему вокабуляру. К тому же ты решил пойти учить неокрепшие умы!
Крис скрипнул зубами.
Перси его подначивает. Специально. При этом оставаясь раздражающе бесстрастным, словно прикрывшись маской. Безмолвно напоминая времена, когда он сам надевал чужую личину во времена службы.
Однако, если Кристафор внутри всегда оставался собой, живым, полным энергии и стремлений (хотя последнее определение впору присвоить и Персивалю), младший брат был лишен каких-либо проявлений бурных чувств. Ему можно было приписать лишь вежливую отстраненность, граничащую с безразличием, безусловное следование этикету и правилам. Ничего более. Никаких вспышек гнева, ничего, что могло бы поставить его идеальную репутацию под сомнение. Словно он был восковой фигурой, а не живой личностью.
Лишь в детстве, когда до Перси дошло, что значили те десять лет, что разделяли их, он позволил себе вспылить. Тогда он ругался, кажется, на всю жизнь вперед. Обвиняя его, пеняя на несправедливость судьбы, желая изменить ход истории. И отплевываясь от предложения старшего брата поделить наследство поровну. Тогда