Терапия. Эдуард Резник

шел по безлюдной ночной улице. Все уже спали, и мне казалось, что я единственный, кто живет в этом городе. От всех мыслей на душе сначала было горько, но потом пришла странная свобода – мне даже легче стало от решения разорвать с Аидой. Стало предельно ясно, что Аида мне не подходит: эта девочка из другого мира. Мне нечего там делать, я там чужой, инородный, этот союз искусственный, ничего хорошего из него не выйдет.

      Да, я уличный пес, и что? Если меня тяготит мое одиночество, надо просто найти себе другую псину. Такую же, как я, – облезлую, злую, одинокую. С ней мне будет спокойно. Зачем я лезу в мир людей? Я так устал от них. И устал от несвойственной мне роли – роли человека.

      С этими мыслями я вернулся к себе в комнату и уснул на удивление спокойно и быстро: это было косвенным доказательством того, что решение принято правильное.

Доктор Циммерманн

      – Я никогда не буду членом образцовой немецкой семьи. Не хочу продолжать движение к могильному камню с милой для всех надписью.

      Тео замолчал. Я тоже молчал, записывая его слова в тетрадь.

      – А что взамен? – спросил я.

      Тео рассеянно провел рукой по лбу. В недоумении посмотрел на меня.

      – Хочу поехать в Гамбург… – сказал он.

      – Почему в Гамбург?

      – Пойду в порт. Там есть гостиницы для моряков. Я хочу попробовать это. Я хочу жить…

      В глазах Тео появились слезы.

      Мы помолчали.

      – Что вы сейчас чувствуете? – спросил я.

      – Злость. Восторг. Не понимаю – как я смог разрешить себе это?

      Тео смотрел на меня, ожидая ответа. Он был удивлен, растерян, слезы блестели в глазах. Я продолжал молчать – эмоция пациента для своего развития требует времени, и в эти моменты ничего говорить не надо.

      – Запомните это чувство, – сказал я через некоторое время. – Оно ваше. Никто не вправе отнять его у вас.

      Тео молчал, пытаясь примириться с новым для него удивительным фактом – он имеет право на жизнь.

      После ухода Тео я взял лейку для полива цветов и выглянул из окна гостиной. Внизу увидел Ульриха – он, как обычно, ожидал сына, прогуливаясь около своей машины. Нетерпение, раздражение, досада – все это угадывалось в его резких движениях, переменах поз, поворотах головы.

      Я понимал его чувства – тратить драгоценное время на ожидание своего гадкого утенка возле какого-то сомнительного заведения, которое исправно принимает деньги, но при этом не дает никаких гарантий того, что сыну будут должным образом вправлены мозги: об этом ли мечтал отец, когда размышлял о его будущем?

      Услышав скрип двери, Ульрих оглянулся, увидел Тео и зло усмехнулся – при виде сына лицо отца всегда приобретало выражение недовольства и брезгливости. Ульрих, как и в прошлый раз, с насмешливой услужливостью открыл дверцу – чтобы, когда сын залезет в машину, преувеличенно громко захлопнуть ее, оскорбленно сесть за руль и уехать.

      Однако в этот раз все пошло не так – Тео шел к отцу не обычной неслышной походкой,