Следующий поход в магазин ещё больше прояснил ситуацию. Теперь перед сельчанами выступала сама Тамарина свекровь:
– Димка-то всё энто время писал отцу, тайком от матери, значит. Вот и выпросился – согласилась она вернуться. Боря и младшего принял как родного, не пьёт теперя, закодировался, городить стайку взялся, корову покупают. Тамарка с деньгами приехала.
… Раздался телефонный звонок и Тамарин голос, слегка измененный мембраной, прокричал в трубку:
– Любк, приходи в гости. Я не могу к тебе, обстоятельство одно есть.
Едва Люба переступила порог Тамариного дома, как тут же узрела «обстоятельство» – оно красовалось, сине-фиолетовое, у Тамары в пол-лица.
– Ничё он тебя приложил!
– Я на ночь мочу привязываю (Люба поморщилась), сойдёт скоро. Но в люди, сама наш народ знаешь, не покажешься.
Люба поставила на стол банку со сметаной. Тамара тут же эту сметану вывернула в вазу, поставила сахарницу, коробку с шоколадными конфетами.
– Во, больше угощать нечем. Щас чай налью.
– Да не суетись ты, – Люба вертела головой, – гарнитур новый, а ручки из чего? Блестят. Шторы красивые. Прибарахлилась.
– Ой, не говори, из-за этой рухляди теперь не знаю, как и уехать отсюда.
Люба хотела было сказать, зачем, мол, уезжать, но запнулась взглядом о синяк и промолчала. Скрипнула дверь, что вела в спальню, выглянул темноволосый малыш лет пяти, с Тамариными раскосыми глазками.
– Иди сюда, солнце, – Тамара посадила сына на колени, – видишь, запугал Юрасика, гад. Теперь маленький боится из комнаты выходить. Всё разваливается. Димка заладил – поехали к папке, поехали, он хороший, мне письма пишет, зовёт к себе. А тот недавно избил сына, Дима кричал «Ненавижу!»
Тамара наклонила голову, коснулась губами макушки Юрасика. Тот сосредоточенно высвобождал конфету из золотистой упаковки.
– Боря совсем психом стал. Я-то, дура, обрадовалась – закодировался… А он… Лучше бы пил… Озверел совсем. Ссорились раньше, но рук-то не распускал. Ему нравится, когда я нервничаю, злюсь. Видишь, – Тамара протянула красные, в волдырях, расчесанные руки – это всё на нервной почве! Я закрылась от него в спальне, а он кулаком разбил матовое стекло, ворвался, изнасиловал меня. Димка грозится, что убьет его.
Люба боялась глядеть в Тамарино лицо, молча помешивала чай. Наконец выдавила:
– Димка где?
– К приятелю ушел ночевать. Отпустила. Ему с чужими людьми лучше, чем с отцом. Родным. Знаешь, на Борю ещё эта влияет… Он же тут жил с какой-то хмарой. Она теперь его подкарауливает везде, науськивает на меня.
Да, маховик Тамариной жизни, по Любиным понятиям, давно переместился за все критические точки, за грань дозволенного. Измены, побои, насилие. Жизнь «на пороховой бочке», похоже, перешла в военные действия, необратимые и страшные. Слушать откровения подруги было невыносимо.
– Беги, Тамарочка! Тебе не привыкать собираться, переезжать. Может быть, ты и ошиблась,