что покинул рай, мир своего детства. Он словно путник в начале нового пути, когда он еще не обрел себе новой среды и новой жизни. Словно он из сказочного и доброго мира вышел в мир жестокий и злой. В течение многих лет после окончания детства он сожалел о том, что в мире отсутствует сказка. В этом сумрачном, безрадостном мире люди умирают, и он видел, как останки их уносили на кладбище. Для него было открытием, потрясшим его, то, что жизнь индивидов проходит, что они умирают. В этом тоскливом мире он открыл для себя преходящесть в непреходящем мире, в вечности. От людей остаются в вечность только памятники на их могилах. «Зачем жил человек?» – спрашивал он, стоя у могилы и читая даты рождения и смерти. Ему думалось, что кроме могильного холмика от индивида должно еще что-то оставаться и переходить в вечность, иначе он жил напрасно. В душе его было неприятие такой судьбы индивида, неприятие смертности и, вместе, убеждение в том, что после смерти индивида должны оставаться плоды его дел, его труда, чтобы помнили его люди. С тех отроческих лет, когда он осознал смерть, в нем жило убеждение, что памятник индивиду есть его дела, рукотворные или нерукотворные, остающиеся после него. Конечно, он был еще отроком, подростком. Он был выросшим, но не повзрослевшим. Он не знал и в шестнадцать лет, что юноша должен соединить свою судьбу с девушкой и оставить детей после себя. Он не думал в то время, не зная половой жизни, что вечность индивида – в его потомстве, что умерший индивид остается жить в своих детях. Дети, потомство есть лучший памятник индивиду. Он не знал этого и меньше всего думал об этом, когда задумывался в 12—13 лет, для чего живут люди. Единственный смысл жизни с тех отроческих лет он видел в том, чтобы жизнь прожить не зря, но оставить в вечность плоды своих дел, чтобы не спрашивал строгий отрок, стоя у его могилы – зачем человек жил.
Прежние радости жизни отошли в прошлое, а новых радостей он не знает и не предполагает даже. Жизнь не имеет смысла, если нет в ней чувственной радости, нет цели, влечения и удовлетворения. Подростку кажется, ибо он судит по себе, его мироощущение субъективно, что и другие люди не имеют никакой радости от жизни и также томятся от чувства бессмысленности. Ему жаль людей, кажутся тщетными их заботы и труды. Если в жизни нет чувственной радости, то она бессмысленна в своем самоощущении. Противоречие в том, что телом индивид становится мужчиной, но не живет соответствующей жизнью. Его исход из детства стал изгнанием из рая. Он не смог войти в новую, волнующую, притягивающую к себе взрослую жизнь. Окончание детства стало окончанием жизни. Жизнь стала невозможной и перешла в мышление. Осознание смертности человека, преходящести индивидуальной жизни с необходимостью приводит к вопросу о смысле жизни. Вопрос о смысле есть вопрос о пути продолжения жизни в вечность. Мышление и бытие несовместимы – жизнь неблагополучна, если она начинается с недоумения, с вопроса «зачем». Вопрос о своем
