– Как… как вы узнали? – спросила Лера и сама испугалась вопроса.
– Ловили обрывки передач. Связь полностью оборвалась на вторые сутки. А потом тишина. Неделю. Месяц. Год за годом, двадцать лет. Молчание и больше ничего.
Сплетя пальцы, Лера с такой силой сдавила руки коленями, что заныли кисти.
– Больше ничего.
– Я знаю, что такое одиночество, Мигель.
– Нет, Лера. Не знаешь.
– Послушай, если это из-за семьи…
Договорить не решилась, и так заранее зная, что оказалась права.
– Я не хотела.
– Можешь сейчас уйти? Пожалуйста.
Священник впервые за все время их знакомства попросил оставить его одного. Помявшись, но проглотив душившие ее слова, Лера встала и, взяв шапку, тихонько направилась к выходу. Выходит, у него была семья, которой не удалось пережить Апокалипсис, и она по неосторожности пробудила хрупкие воспоминания вновь. Девушка почувствовала себя виноватой. Хотя за что теперь им было винить себя? За боль, которую пронесешь с собой до могилы? За утраченное счастье, которое теперь являлось всего лишь словом?
Нет. Виноватыми должны были чувствовать себя другие. Палачи, которых уже давным-давно не существовало.
– Постой!
Дойдя до двери, Лера остановилась и обернулась. Догнавший ее Мигель протянул девушке небольшой сверток в ветхой тряпице.
– Вот. Возьми.
– Что это?
– Это принадлежало твоей матери. Она часто приходила сюда.
– А что внутри? – у Леры дрогнуло сердце.
– Не открывал. Она все время молилась. Наверное, за тебя. Ступай.
Вернувшись на место, священник, снова поникнув, сел перед печкой, и, глядя на мечущийся за перегородкой огонь, неторопливо зашуршал четками.
Молясь.
За кого? Для чего?
Один. Столько лет проведший вдали от мира, которого больше нет. Человек, для которого не тронутая войной, чистая от радиации земля стала земным адом.
– Прости, – прошептала Лера и закрыла за собой дверь.
Вернувшись на лодку и заперевшись в каюте, она стянула куртку, не сводя глаз с лежащего на застеленной койке свертка, который с любопытством обнюхивала мышь. Что же там? Вещи, воспоминания, слезы? Очередная боль прошлого? Чего такого могла оставить мама в одинокой церквушке на краю света. Кому?
Усевшись на одеяло и заправив за ухо выбившуюся прядку волос, Лера осторожно взяла переданную Мигелем вещь и положила к себе на колени. Ну же, смелей. Не зря ведь отец Михаил хранил это у себя столько лет…
Наконец Лера потянула за бечевку и развернула сверток.
Несколько пожелтевших от времени тетрадных листов в линеечку. Такой знакомый аккуратный почерк, чем-то похожий на ее собственный, местами чуть заваленный, – видимо, дрожала рука. И короткие строчки, столбиком, одна под другой… Лера вчиталась, чуть шевеля губами.
Красный солнца луч едва виден из-за туч,
Баю-бай,