То, что он видел там, это был белый твердеющий ком, и, чтобы разузнать, надо было подойти, и когда Гилберт подошёл, сомнений уже не осталось: это был зуб – огромный решительный зуб, который имела на него эта реальность: когда человек лишён шанса жить в развитом состоянии. Он уехал, но что-то волочилось за ним – это был зуб, и это был лось, прошлые конструкции мира (это «-лось»). Именно поэтому он хотел испарить себя, память испарить – уничтожить ту память, привязанную к объективной реальности.
Злая пружина внутри продолжала свой рост. Как он пытался укусить свои ноги, укусить свои волосы, только бы проснуться в это пространство материка, где овцы развешены по холмам как бытовая гирлянда, где живописные склоны, синие туманы – пространство, которое помогало заживать. Всё заживало в нём – только не ложь, только не обман. Мерзость не могла заживать. Стыд – это то, что он испытывал по отношению к этому материку. Тонкий булавочный стыд: лицо его кололо и ныло изнутри, и почему я такой уродец, почему я уродец? Птицы шипели в ответ. Трава, и уродец посередине травы. Он стоял там, пытаясь себя предъявить. Он ходил к этим зонам, где можно контактировать с миром, он стоял там, но насекомые не принимали его, небо не принимало его, время не принимало его.
Сверху была луна, а внизу были лунки для желаний, и в это можно было играть – живя. Всё живущее приспособлено для того, чтобы попасть в свою цель. Где же лунка для него самого? Будет ли он крот или он будет развлекать?.. Только бы найти свою годность… Годность – погода – то. То, что годится. Дождь – это годится, снег тоже годится, а Гилберт? Годен ли он, пригоден к чему-нибудь?
Пар от его жизни облаком висел над головой. Туман ползал под его ногами, как больное животное, и везде была длительность – так он раньше предполагал, но потом он увидел, что длительности вовсе и нет, есть одна мгновенная ежесекундная сила, которую люди вкладывают в себя, чтобы тянуться вперёд. И он тоже попробовал вложить, но длительность использовала привычные аргументы: счастье для тебя пока не готово, оно разобьётся. Каждый человек как змея, как свернутая возможность героя. Жизнь может проснуться всем космосом, а может остаться недосягаемой – надо подождать, подожди.
И Гилберт шёл по туману, он чувствовал, как осыпаются волосы, течёт кожа, выпадают зубы – мир, мысли о котором он так усердно испарял, возвращался назад, и странник начинал пить, проваливался в круг. Звенели бездны. В небе шла огромная примерка облаков, но он не смотрел на облака, он не смотрел на воду, он не имел права смотреть. Он был мистически саботирован. Локти скал выступали как древние угрозы. Алкоголики как способ отказа от себя, но он просто заходил, чтобы увидеть, кто его враг, увидеть и бежать от него, бежать так далеко, чтоб даже ангелы не могли отыскать.
Но ангелы были везде, воспоминания не покидали его. Оставленный извлечься из самого себя, Гилберт слишком приоткрыл входное отверстие,