итальянского плебса, оставшиеся за бортом жизни, так сказать. Мечников не отрицает поэтическую сторону жизни ладзаронов, «ведущих первобытную свободную жизнь под небом южной Италии»
5. Он утверждает, что когда-то, в незапамятные времена, ладзароны были счастливы и довольны своей жизнью, ибо имели скромные запросы, которые легко удовлетворялись. Они ловко изымали небольшие трофеи в виде дорогих табакерок или шёлковых платков из карманов заглядевшихся на Везувий туристов – англичан, например, и, сбыв их на базаре, могли бесхлопотно прожить какое-то время под защитным крылом полицейских, получавших небольшой процент с прибыли. Будучи молодыми, они промышляли, а состарившись и одряхлев, валялись возле какого-нибудь храма и радовались тому, что им подадут сочувствующие сограждане. Однако одна историческая эпоха сменила другую, и жизнь ладзаронов усложнилась. Обладая природной смекалкой, циничным здравым смыслом и в совершенстве владея стилетами
6 и камнями, они стали искать покровительства у «Гаморры»
7. И в завершение Лев Мечников называет «Гаморру» правительством ладзаронов. Вот такая неприглядная картина Неаполя с огромным числом опасных униженных и отверженных предстаёт перед глазами читателя его книги – картина убийственная и удручающая. Учёный идёт ещё дальше в своих рассуждениях и умозаключениях. В этих социально-этнических особенностях итальянского юга и Неаполя, в частности, он видел препятствие для объединения итальянских земель. Называл ладзаронов «буйными», с привычкой к грабежу, историк писал, что они «готовы на всё, даже поработать полчасика, чтобы продлить своё сладкое «farniente»
8, т. е. ничегонеделанье. Он считал, что итальянский юг ещё долго будет стремиться жить своей самобытной жизнью, и утверждал, что только после того, как сгладятся эти особенности, итальянцы смогут стать единой нацией, а её единство «вполне совершенным»
9. Безусловно, учёный ставил своей целью провести историко-социолого-этнографическое исследование такого феномена итальянской жизни, как Неаполь, и заглянуть в его самые тёмные переулки и колодцы, но картина всё равно получилась угнетающая и жуткая. И среди современных путешественников встречаются те, которым близок подобный взгляд на этот удивительный город, хотя он (взгляд) и однобок, и видят они исключительно одну сторону медали, даже не пытаясь разглядеть другую.
Совершенно другую картину Неаполя рисует (и в эпистолярном, и в художественном смысле) другой наш соотечественник, известный живописец Сильвестр Феодосиевич Щедрин, первый экспатриант от живописи, которого смело можно назвать не только основоположником русского пейзажного романтизма (к сожалению, не оставившим после себя художественной школы), но и великим мастером живописи, вошедшим в европейскую историю искусства. На протяжении десяти лет своей жизни он жил и творил в Риме и Неаполе, а похоронен в Сорренто
