– Чего его брать? Сидит себе тихо – никого не трогает.
– И что, скажешь, не выступает?
– Говорю же, сидит тихо. Молчит.
Вова с трудом запихнул свое большое тело в кресло, сложил руки на пухлом животе и заключил:
– Это он пока молчит. Пока не привык.
– А что он обычно делает, ну… когда привыкает?
– Говорю же, выступает: высмеивает всех, издевается.
– Знаешь, Вова, – Люда с сожалением окинула взглядом огромную фигуру Пономаренко, плотно сжатую со всех сторон маленьким креслом, – если он смеялся над тобой, то… ты, конечно, извини, но он прав!
– Да? – Вова хотел резво вскочить, но изящная мебелина не позволила. Он еще пару раз дернулся и счел за лучшее остаться внутри кресла. – И это говоришь мне ты, которая… для которой… С которой я провел все свое детство. – Он не договорил и безнадежно махнул рукой.
– Да, Вовка, именно я это и говорю, и всегда говорила, что если ты не перестанешь трескать все подряд десять раз на дню, то над тобой будут издеваться все, а не только Исмаилов! И не вздумай мне ничего говорить про свои гены, – не дала она вырваться возражениям из Вовиной широкой груди. – Нормальные у тебя гены, как у всех. И родители у тебя нормального объема!
– Ты просто не видела мою бабушку, которая в Могилеве живет! – затравленно пролепетал Пономаренко, но Люду его жалкий вид не остановил:
– Сто раз уже видела ее фотографию! Забыл, что ли? Не будешь же ты всю жизнь предъявлять всем для оправдания портрет своей могучей бабушки из Могилева! В общем, так: с завтрашнего дня начинаем бегать по утрам! Мне тоже не повредит!
– Как это по утрам? Утром же в школу надо! – Пономаренко так огорчился, что пробкой выскочил из сжимавшего его кресла. – Утром – это я не согласен! Во сколько же надо вставать, чтобы бегать?
– Всего на полчаса раньше! – продолжала наступать на него Люда.
– Это что же… В половине седьмого, что ли? – В Вовином голосе слышался уже настоящий ужас.
– Вот именно! Всего в половине седьмого! Не помрешь!
– Нет, Люсенька… Ты, конечно, извини… Ты знаешь, что я для тебя на многое готов, но не на такое…
– Тогда и не жалуйся, что над тобой издеваются!
– Да я ж только тебе пожаловался, как другу, а ты… Эх ты!
– Вовка, скажи, – решилась вдруг Люда. – Тебе ж в прошлом месяце уже пятнадцать исполнилось! Неужели тебе до сих пор ни одна девочка не нравится… в классе там… Или еще где?
– Почему не нравится? – залился здоровым румянцем Пономаренко. – Ты мне, например, всегда нравилась…
– Я – это другое! Я не считаюсь! Мы – просто друзья детства. А по-настоящему тебе кто-нибудь нравится, ну… чтобы страдать… ну… Словом, неужели ты еще ни разу не влюблялся?
– Слушай, – насторожился Пономаренко, – а почему ты про это спрашиваешь? Неужели уже успела в Исмаилова втрескаться?
– С чего ты взял? – вздрогнула Люда.
– С того! У нас все девчонки от Сеймура в отпаде! Только