Где вы, мои верные однокашницы, с которыми оттрубила всю десятилетку?
Люська сразу после выпускного выскочила замуж за какого-то возрастного деятеля искусств и канула в столичной сутолоке. Римму после института родители увезли на историческую родину, откуда письма не идут. А тогда, в том сумасшедшем юном марте казалось, что для них и город этот, и школьная дружба – на века.
– Мама, мамочка, какая же ты умница! У меня от школы почти никаких фоток не осталось, я об этой стенгазете и думать забыла, а ты столько сберегла! Спасибо, спасибо тебе!
– Ничего, теперь твоя очередь хранить для сына его школьную память. Ты его первые тетрадки не потеряла?
Лариса пристыженно потупилась: она совершенно не помнила, куда засунула скудный архив своей собственной семьи. Всё понимающая мама, сказала:
– Да не силься вспоминать. И Сашкины дела все у меня. И папины, и твоих дедушек с бабушками. Это главное наше стариковское занятие – смотреть фотографии прошлых дней да вспоминать. А у вас, молодёжи, сегодняшних дел полон рот.
– Мамочка, кстати о делах: побежала я. Надо очередной материал к выпуску готовить – Лариса быстро оделась и уже целовала мать в сухонькие щёки.
– Ты бы, Лара, хоть иногда свои публикации нам с Сашкой приносила. А то мы толком и не знаем, что ты там пишешь. А сыну твоему знать следует. Чтобы гордился матерью-то!
Вешкина ещё была у Триша, когда Лариса вернулась в редакцию. Чтобы не маяться ожиданием решения верхов, она решила заскочить к Смешляевой – выведать последние сплетни.
Рабочий день склонялся к концу, и глаза Таньки недвусмысленно блестели. Масляным был и слегка затуманенный взгляд Васечки Толстоганова, спортивного обозревателя и соседа Смешляевой по кабинету. Основа хорошо пригнанного тандема Таньки и Васечки всем была хорошо известна: она держалась на страсти к рюмке. Пропускали по маленькой почти ежедневно, но в обычные дни этим и ограничивались. Зато в газетный день, когда верстка и вычитка полос затягивалась допоздна, эта парочка нередко выползала из редакции на кочерге. В последнее время всё чаще то одинокая Танька, то холостой Васечка набирались до такой степени, что оставались ночевать прямо в своём кабинете.
Тришу было известно об этом производственном пьянстве, загулов он не одобрял, хотя и делал поправку на особенности творческих личностей. Главред неоднократно устраивал обоим дисциплинарные выволочки, лишал премий и отправлял в отпуска в кислом феврале.