Просто фантастика.
К моему удивлению, его лицо было лишено каких-либо эмоций – обычный холодный, непроницаемый вид, который я не могла разгадать. Чистый холст.
Думаю, он не был таким насмешливым, когда мы находились наедине. Просто источал тихую жестокость.
– Ты пропустила класс, – сказал он.
Что?
Я нахмурилась, надеясь, что мои щеки и уши не были такими красными, как я чувствовала.
– Когда? – он настаивал.
– С девятого по десятый.
– Почему?
Я потеряла свою мать и закрылась от мира. Я сосредоточилась на учебе и рисовании, уставившись в потолок своей спальни, сидя на кровати, слушая «Прошлой ночью мне снилось», куря отвратительные сигареты с гвоздикой, которые я нашла за розовыми кустами в Подготовительной школе Карлайл.
Я решила, что влюбляться бессмысленно. В конце концов мы все умрем. Я даже так и сказала папе – что я хочу жениться на своем искусстве, как это сделал он после мамы. Искусство никогда не уходит. Оно никогда не умирает. Оно никогда не перестает просыпаться однажды утром.
Ars Longa, Vita Brevis.
Искусство вечно, жизнь быстротечна. Я вытатуировала это на внутренней стороне бедра в тот момент, когда мне исполнилось семнадцать – в уединенном и интимном месте, чтобы напомнить себе, что все, что я хотела создавать, – это более красивые, безжизненные вещи.
– У некоторых из нас есть цели, которые не включают в себя заражение венерическими заболеваниями и получение кайфа. Я усердно работаю ради того, чего хочу.
– Ты осталась в Англии, когда твой отец с сестрой переехали сюда. Почему?
Из-за тебя.
Но это было правдой лишь отчасти. Уезжая, я чувствовала себя так, словно оставила маму позади.
Я ничего не сказала.
– Что заставило тебя приехать сюда? Почему сейчас?
Папа вынудил меня. Кроме того, одиночество грызло изнутри, как рак. Я нанесла боевую раскраску, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы удержать Вона на расстоянии. Как оказалось, он воспринял это как приглашение к битве и приготовился к бою.
– А как насчет парней? Подружек? Светской жизни? – Его пальцы вокруг моего запястья сжались в болезненной хватке.
Мне хотелось плакать. Не потому, что он причинял мне боль, а потому, что мне это нравилось. Мне понравилось, что он не обращался со мной, как с ребенком, потому что я потеряла мать. Мне нравилось, что он был опытен и равнодушен к сексу. Мне нравилось, что он был ошеломляющим, холодным и многообещающим, как рождественское утро, и я завладела его безраздельным вниманием, даже если это было неправильное внимание. И я была в абсолютном ужасе, обнаружив, что часть меня хотела, чтобы он сильнее сгибал мое запястье, пока тупая боль не стала острой.
Я покачала головой. Моя личная