ЮНОНА и АВОСЬ, или Развод длиною в четверть века. Анджей Перовски

Андрею войти в её рабочий кабинет, то как будто невидимая, но вполне ощутимая волна накатывалась на него от сидящей за письменным столом польки. Просто физиологически ощущалось, насколько она недовольна, что шеф вошёл к ней, занятой по горло работой, и опять будет мешать, отвлекать, задавать какие-то вопросы. Трудно было найти внешние проявления действия такой волны – ни мурашек на коже, ни холодка внутри. Несколько похоже это было на ощущение перепада температур, когда человек, открывая дверь в парилку из предбанника, сразу же ощущает разницу. Но тут никакой разницы температур не было – просто, входя в «зону действия» польки, Андрей ЧУВСТВОВАЛ мягкий удар этой волны неприязни.

      Четвёртый же эффект проявления ментального через физиологию обнаружился в тех же восьмидесятых годах, но, в отличие от первых двух, остался с Андреем на всю жизнь.

      К сожалению, он также не был связан с приятными эмоциями. Если близкий человек (жена, например, или позже – Юнона) своими действиями или словами зарождали у Андрея подозрения, то, как правило, по мере пробуждения интуиции начинало появляться в районе солнечного сплетения странное тянущее ощущение. Причём оно не было постоянным, а возникало только в момент разговора, в непосредственной близости (в пределах одной комнаты) от человека. Печальная статистика убедила позже россиянина, что эта необычная физиологическая «сигнализация» интуиции почти никогда не подводит. Он никогда не пытался углубляться в проблематику онтологии, а просто пользовался этим проверенным временем эффектом. Впрочем, всегда с большим неудовольствием, поскольку это не было связано с позитивными эмоциями.

      С позитивными эмоциями связано было нечто другое – более субтильное, тонкое, едва ощущаемое. Но также на уровне физиологии. К сожалению, по мере развития техники гаджетов это нечто ушло и, видимо, не будет возможности прочувствовать его вновь. Речь о восприятии человеком рукописного текста близкого человека.

      Лет сорок назад, когда написанные от руки письма были вещью нормальной, обыденной, Андрей не обращал внимания на свои ощущения, которые возникали у него в момент прочтения написанного рукою письма. Ощущения те казались тогда вполне естественными. Последние несколько писем, которые ему запомнились – и те были уже редкостью – одно году в 1982, от мамы ему в стройотряд, парочка писем в войсковую часть в середине восьмидесятых, а последнее (также от мамы) – ему уже в Варшаву, в 1994. Кстати это последнее чудом сохранилось, и, перебирая четверть века спустя старые бумаги, Андрей наткнулся на него. С трепетом взял он в руки пожелтевшие листки из разлинованной ученической тетради и, смакуя каждое слово, прочитал то письмо. И неважно было в тот момент его содержание – что-то неизмеримо более значительное излучали эти ровные строчки, написанные знакомым с самого детства милым почерком. И несмотря на то, что в самом тексте не было никаких особенных слов о чувствах мамы, а только лишь традиционное описание событий и семейных