«Ты, братец, совесть имей, – останавливает его всякий раз папа, – я тебе не братья Савины и не отец Иоанн Кронштадтский, миллионами не ворочаю. Сколько просишь?».
Коровкин скребет в затылке: дескать, уже пошли «дождя», к 15-му числу августа публика окончательно разъедется, а мадам Верзина в этот год опять не жертвовала; она, понятно, вдова, живет в скромном достатке…
«Пятьдесят копеек», – вставляет мама.
Степан Коровкин деланно вздыхает и достает тетрадку из-за голенища сапога: на что записывать денежное пожертвование? На содержание хоругви-знамени или на сооружение киота с носилками для иконы преподобного Нила?
«Пиши в свою хоругвь!» – диктует отец.
«Пишу».
«Пиши два раза! По 50 копеек».
«По 50 копеек оба раза?».
«Оба».
«От кого указать?».
«От неизвестного лица».
«Оба раза?».
«Оба».
«Ну, я тогда к мадам Верзиной не иду?».
«Не ходи, она уже уехала».
Каждое лето завершается визитом Степана Коровкина.
Славные кравотынские персонажи – матросы, избороздившие немало морей, повидавшие немало стран и всюду мерившие иноземную жизнь своей деревенской меркой, с единым выводом: «Нет, это не то, что у нас на Селигере». За морем бабы не те, что на Селигере; избы не те, что на Селигере; куры не те, что на Селигере; язык не тот, что на Селигере… Неунывающие критики иных берегов!
Слухи и вести из Петрограда
В Халилу из карантина в Териоках прибыла новая партия семейных беженцев. Мест в санатории уже нет и Красный Крест снял им комнаты в избах крестьян. Харчатся в столовой санатории.
Среди них я встретил инженера П., знакомого мне по Петрограду. Жену его вначале не узнал: прежде была толстушка и хохотушка.
Оба говорят, Петроград живет исключительно слухами: из советских газет ничего не узнать, даже погоды; переписка с заграницей и получение иностранных газет Смольным по-прежнему запрещены. При скудости реальных известий в городе сплошное богатство воображения. Одну неделю питерцев охватывает слух, будто вот-вот войдут англичане. В другую неделю, напротив, «самые достоверные» слухи о подходе немцев. В третью сообщают, что белые уже на Пулковских высотах и Смольный готовится к эвакуации в Москву, а наш Северо-Западный край отпускают из Советской России вслед за Финляндией.
Хороший, даже самый нелепый, слух пройдет – публика ходит с просветленными физиономиями. Кто на советской службе – сидит и трясется от страха: опять же слухи, якобы правительством будущей Русской Северо-Западной республики составлены расстрельные списки; де, в списках даже артист Шаляпин.
Инженер полагает, пакостные слухи о кровожадности белых распускают сами большевики, чтоб еще более запугать петроградцев.
Говорят, в петроградской публике в целом смятение.
Жена