– Нет, речь о твоем хозяйстве.
– Да как у тебя язык повернулся?! – не на шутку обиженный, возразил Уоллес. – Ты всерьез предлагаешь отдать в чужие руки тот самый дом, где мы родились и выросли? Ту самую ферму, что стоила папе столько пота и крови? Да и какой смысл? Мое хозяйство вдесятеро дороже этой фермы.
– А сколько пота и крови вложил в эту землю Эдвард? – напомнила Абита. – Она ничего не стоила, пока Эдвард ее не расчистил и пахотным слоем не покрыл. Ты не землей, ты его трудами решил долг вернуть. Совести у тебя нет!
Эдвард в ужасе обернулся к ней.
– Абита!
– Ну все, с меня хватит! – прорычал Уоллес. – Я эту землю на Мэнсфилда переписал, на том и делу конец!
– Нет, не бывать этому! – закричала Абита, сама понимая, что ей давно пора остановиться. – Ты заключил сделку с Эдвардом и нарушить ее не посмеешь! Ишь, что придумал: расплатиться с долгами, родного брата в рабство продав!
– Аби! Довольно! – вскричал Эдвард.
– А ты, Эдвард, не позволяй ему себя запугать! Ты столько лет здесь трудился без продыху, а он…
– Абита! Ни слова больше!
Эдварда трясло. Казалось, он готов опрометью выбежать вон. Видя все это, Абита умолкла.
– Ну, паршивка, на этот раз ты перешла все границы, – процедил Уоллес, смерив ее яростным взглядом. – Уж теперь-то язык довел тебя до суда проповедников. Посмотрим, что они скажут насчет твоей дерзости.
Абита втянула голову в плечи: угроза была вовсе не шуточной. Сколько раз она видела, как женщин, неосторожно заговоривших о том, что у них на уме, выставляли закованными в колодки всем напоказ, а одну – за прегрешение куда меньшее, чем ее – даже высекли! Пожалуй, будь это первый ее проступок, угроза Уоллеса была бы не так страшна, однако Абиту уже взяли на заметку за невоздержанность на язык.
– Уоллес, – взмолился Эдвард, – прошу тебя… не надо. Я потрясен ее поведением. Пожалуйста, прости ее. Она так горяча… и к нашим обычаям еще не привыкла. Я…
– Нет. Хватит ей потакать. Ее уже сколько раз предупреждали. Завтра же под суд ее отдам. Самое время ей понять свое место.
Подхватив шляпу, Уоллес направился к двери, но Эдвард заступил здоровяку-братцу путь, поднял руки к груди.
– Прошу, Уоллес, не делай этого. Ради меня. Прошу.
Абита, дрожа всем телом, не сводила глаз с мужа, молящего о прощении… прощении для нее.
«И все из-за меня. Когда я только выучусь держать язык за зубами?»
Уоллес, отстранив брата, двинулся дальше.
– Ладно… я готов… готов разговор продолжить, – сдался Эдвард. – Насчет фермы… готов.
Остановившись, Уоллес взглянул на брата, точно на кающегося мальчишку.
– Я слушаю.
– Мне нужно только немного времени, чтобы собраться с мыслями, вот и все. Слишком уж многое разом навалилось. Ты ведь можешь это понять?
Уоллес молча ждал продолжения.
– Я… я, – начал Эдвард, с тревогой взглянув на Абиту, – я думаю, мы сможем договориться. Уверен,