– Куда же она делась? Тут же она была. Позовите её с околицы!
Бросились домашние за околицу, звали, искали, нигде девки нет. Заколотилось у матери сердце. Все сидят и полдничают, а она плачет. Искали девку долго, везде спрашивали. Туда пойдут узнавать – тут её нет. Сюда пойдут – тоже нет. И в воде искали, а потом стали поминки служить: как нет, так и нет. Вот год прошёл и второй. И девку эту всегда в церкви поминали. Как поминают, так матери на сердце легче.
Семь лет этой девки не было, семь лет водил её лесовик. Чем только она ни питалась, чем только душа её жива была. Даст ей лесовик губяшечку. Губяшечка, она как просвирочка, вкусная такая. Она потом рассказывала: «Как съем её, так до завтра и есть не хочется. И думать о еде не хочется». Приходит время спать. Приходят они к поляне, мхом поросшей, и так ей там мягко и тепло. А она всё время в одной рубашечке.
Придут они невидимые на свадьбу. Будет на той свадьбе тихо и хмуро, все гости задумчивые, затуманенные, молчат: словно тёмное облако повисло. А как придут лесовик с девкой, так сразу веселье, песни, игры. Пройдут они возле стола – и молодые целуются.
Заходят они в дома. «Там мой путеводитель порядок проверяет, – рассказывала девка. – Если что не в порядке, то кривится, не по нутру ему непорядок. Когда в доме хлеб из сеяной муки, он, пожалуй, откушает. А из не сеяной – обязательно откажется. Муку важно просеивать. Если кто хлеб, отобедавши, кладёт на лавку, это совсем не хорошо. Лесовик к нему не притронется. Если же кто воду процедит, наливая в дежу, то хлеб очень полезен, и есть его приятно. Ещё в закромах муку надо накрывать покрышкой.
Зашли мы раз в избу. В ней одни спят, не помолившись. И это нехорошо. А другие перед сном помолились. Это правильно. Ложась спать, надо перекреститься и Богу помолиться. И детей перед сном перекрестить. Перекрещённого во сне ангелы охраняют, а не перекрещённого – нет.
Входя в хату, где ссоры нет, он всегда долго стоит, всё осматривает. А если ссора не дай Бог, то торопит: «Здесь не будем, не будем. Здесь и Бог не бывает». Каждый день мы не больше, чем в двух дворах побудем, и снова в лес.
Как какой престольный праздник в селе, какая ярмарка, так мы уже тут. Будем ходить по рынку. Пойдёт он мимо лавок, товара не будет брать бумажного. Не берет, а только смотрит на него. Пройдёт возле лавок, возле всех. Послышится крик: водку пьют и льют, как разливное море. Купцы разрываются от азарта, народ наперебой их товар расхваливает, а Бог цены строит.
Возьмёт он и мне даст пряник, баранку, ореха два-три. Тут и съем, а в запас ничего брать нельзя… Будет, словно не нарочно, водить на ярмарке возле матери, возле всей моей родни. Как гляну я – слёзы катятся из глаз, ноги подкашиваются, жалко мне их – стараюсь задеть их хотя бы локотком. Он позволяет, но ни отцу, ни матери я не видна.
– Тебе родни не надо, пойдём, – говорит и уводит меня от них. Слышит ли их сердце, что я так близенько была возле них?
Стоим