А вот воспоминания комиссара 7-й армии Добровольского о разговоре с маршалом К. А. Мерецковым, Героем Советского Союза, начальником Генштаба 1940 года, заместителем Наркома обороны СССР с января по май 1941 года, командующим Волховским фронтом: «Прилетел самолёт, вылезает оттуда Мерецков, небритый, грязный, страшный, прямо из тюрьмы. Привёл себя в порядок, идёт на передовую и спрашивает у меня:
– Ты что ли ко мне приставлен?
– Товарищ главнокомандующий, забудьте о том, что я за вами слежу. Я ведь и сам такое, как вы, испытал.
– А тебе на голову сс-ли?
– Нет, этого не было.
– А у меня было. Один раз меня так избили, что чувствую – больше не могу! Сел на пол, закрыл голову руками, а они кругом издеваются, пинают ногами, а какой-то молодой расстегнул и давай мне на голову мочиться. А потом ещё несколько. Лежал в крови и моче. Скажи, как я после этого жить могу?»
На примере дочери К. Чуковского можно почувствовать тот страх, с которым «жила» интеллигенция. После ареста мужа Лидии Корнеевны в 1937 году и затем расстрела, её саму могли арестовать в любой момент. Узелок с вещами она поставила наготове у своей кровати. В течение нескольких довоенных лет её не отпускал отчаянный страх за своё дитя-любимую шестилетнюю дочь, которую называла «моё живое счастье». Переживая за будущую возможно без родителей судьбу дочери, она с ужасом представляла свой момент расставания с ребёнком:
Чтоб ты не проснулась,
когда разразится звонок,
Я готова на каторге стыть и стонать
необъятные сроки.
Только б глаз не открыла ты.
Спи, повернись на бочок,
Только б шею мою не обвили
любимые руки.
А как этот жуткий период отразился на наших маленьких гражданах, можно понять из письма в спецлаг школьника при переводе его из начальной в среднюю школу (пятый класс):
«Папочка, напиши мне, пожалуйста, письмо, что я не твой сын. А на самом деле, папочка, я всегда люблю тебя, и ты – мой папа, только письмо это мне надо, чтобы меня приняли в школу». Какая при этом ломка психики ребёнка!
Или другой случай: мою соседку арестовали в 1949-м только потому, что она не отреклась от своего мужа – «старого большевика», репрессированного в том страшном 1937-м.
Наш дом стоял на углу улицы Дзержинского (Большой Лубянки) и Варсонофьевского переулка. До массового сноса церквей и монастырей в Москве (1925-35-е года) в переулке находился Варсонофьевский монастырь, основанный в ХVI веке.