Фарфоровый чайник в небе. Олег СУХОНИН

К этому правилу эмпирическим путём меня привела сама жизнь, щедро предоставлявшая многочисленные возможности соприкосновения с широчайшим спектром пьяных идиотов: от назойливых соплежуев, пристающих как банный лист к заднице, – до агрессивных любителей чуть что хвататься за ножи, для которых смысл выпивки состоит в непременном провоцировании конфликтов с последующими мордобоем или поножовщиной. В данном случае к моему правилу присовокуплялся и тот факт, что соседи по купе ехали из заключения, а эта публика особо склонна к рецидивам (эти точно обворуют или порежут, подумал я). Поэтому я твёрдо решил ни в коем случае с ними не выпивать и вежливо отказался, сославшись на важные командировочные дела: у меня, мол, завтра очень ответственная работа.

      Но вот парни хлопнули по одной рюмке, потом – по второй, языки их развязались. Они стали рассказывать о том, за что сели по малолетке – один за кражу, другой – за хулиганство, с ребяческими слезами на глазах начали мечтать, как вернутся домой и как их встретит родня, и у меня невольно потеплело на сердце: неплохие вроде ребята, у нас в России никому ведь от тюрьмы и от сумы зарекаться нельзя, сам по молодости сколько раз по краю ходил.

      И хотя разум настойчиво твердил: «Не пей с ними, Игорь! Ни в коем случае не пей!», всё же когда они после третьей рюмки разлили по четвертой и вновь предложили с ними выпить, я подумал: «Что же мне всю ночь, что ли, вот так ехать настороже с ними, пьяными? Так они скорее обидятся и обворуют, лучше уж с ними подружиться», – и махнул рукой:

      – А-а, наливай!

      Разлили, выпили, атмосфера в купе сразу потеплела. Парни достали ещё одну бутылку, я в свою очередь вынул из сумки свою и всю закуску, что купил перед дорогой. Они по второму кругу рассказывали о том, как по глупости загремели на зону. В то же время твёрдой уверенности в том, что они не вернутся туда снова, в их словах я не уловил.

      На третьей бутылке я рассказал им, что работаю журналистом и еду на всероссийскую конференцию. Они было начали что-то расспрашивать меня об этом, но очень скоро выяснилось, что тонкости моей профессии им мало понятны, а потому и совершенно неинтересны.

      Тогда мне самому пришлось напрячь извилины и вспомнить свои познания в уркаганской теме. Но единственное, что мне пришло в голову, – это стихотворение Михаила Лермонтова «На смерть поэта» в переводе на блатной Фимы Жиганца, благо память на стихи ещё со школьной скамьи у меня прекрасная.

      Стоило мне заговорщицки начать:

      – Урыли честного жигана

       И форшманули пацана,

      Маслина в пузо из нагана,

      Макитра набок – и хана!

      Не вынесла душа напряга,

      Гнилых базаров и понтов.

      Конкретно кипишнул бродяга,

      Попёр, как трактор… и готов!

      – как парни стали слушать меня с нескрываемым интересом, глаза их заблестели. Дальше я уже и сам стал входить в образ, обнаруживая под градусом очень даже недурственные артистические задатки:

      – Не