– Тань, подкинь меня до дома. Честно слово, сил нет на автобус идти.
– Могла бы и не говорить, само собой, подвезу, – машина заурчала и медленно тронулась с места. Краем глаза Татьяна увидела, что цыганка, все это время наблюдавшая за ними из-за шторки, отошла от окна.
Всю дорогу в машине висело молчание, каждая думала о своем. Не хотелось залезать в душу друг к другу, да и пускать в свою тоже. Уже подъезжая к дому, Нина вдруг подумала, что ей ужасно жаль Татьяну, которая услышала такие очевидные для других и незаметные ей самой вещи о том, что муж ее не любит, а только пользуется всем готовым.
– Спасибо, Танюш, что подвезла. Зайдешь?
– Нет, что-то голова разболелась, домой поеду. Завтра созвонимся, хорошо? – то ли Нине показалось, то ли правда, но Татьяна старалась не смотреть на подругу.
– Конечно!
Перешагивая через лужи, в которых Нина ловила свое искаженное отражение, она добралась до подъезда. Пошарив в сумочке, и на ощупь найдя брелок в виде собачки, достала ключи. На автомате посмотрела в почтовый ящик, с удивлением обнаружила письмо, но никаких сил рассматривать или читать его не было. «Скорее всего, очередная реклама» – подумала Нина. Открыв дверь квартиры, и по привычке посмотрев вниз (как бы не выбежал кот), прошла в темную прихожую, привычным движением нащупав выключатель, зажгла свет. Семен Семеныч сонно зажмурился от яркого света, весь его вид говорил о недовольстве и недоумении, а на морде читался вопрос: «Кто же это так бесцеремонно прервал мой сон?».
– Ничего, Семен, ночью отоспишься! – поглядывая на кота, Нина снимала промокшие, да так и не высохшие ботинки. – Поговорить мне не с кем, так что Семен, придется тебе меня выслушать!
Включив в комнате торшер и открыв шкаф, Нина начала снимать с себя надоевшую за день одежду. Поймав в зеркале отражение, и мимолетно отметив, что к великому удивлению ей нравится своя внешность, отчего-то вдруг захотелось себя рассмотреть. Вот так, как поется в песне у Бутусова «без одежды и стыда».
– Странно, я так устала, а мне хочется собой любоваться, как будто со стороны себя вижу, как будто в первый раз заметила хрупкость плеч, белую, нет, молочную кожу с редкими веснушками, тонкие щиколотки и запястья. А волосы? Неужели у них всегда был этот медово-рыжий оттенок? Хитрый прищур коньячных глаз… Да я всегда считала, что у меня они самые обычные, карие. Наваждение какое-то, не иначе. Мама всегда сетовала на то, что я не красавица, но я с этим смирилась и даже приняла… Глупости. Вот же я. Я настоящая… – думала Нина.
– Мяу! – требовательно прервал Семен акт самолюбования и самореабилитации, как будто желая сказать, что неплохо бы