–– Почему они решают за других?
Мыть не мыть, кормить не кормить, бить не бить, врать не врать… кого кормить?.. кого бить?..
–– Почему один решил, что он имеет право решать за другого?
И с детства – задумчивость во мне.
И – толчки со стороны.
Я уже с детства и по сию пору, чуть глянув случайному ребёнку в глаза, в первое же мгновение читаю в них совершенно ясное, точное и определенное вопрошение:
–– А ты… не тот, кто решает за других?..
Неужто на целой Планете не было и нету ни единого взрослого, понявшего детский взгляд?..
Ребёнок – он и не может без капризов, они у него есть выражение того недоумения и отчаянья: личность, ощутимо самостоятельная, – и вынужден, беспомощный, подчиняться.
А взрослые – подлинно дети, когда, строя из себя взрослых, даже говорят между собою о детях… при детях!..
Вслед за этой первой Обидой, и рядом с нею, быв её продолжением, жила и росла вторая жизненная обида – Обида:
–– Неужели они не ответят?!..
Взрослый ли на ребёнка, молодой ли на старика, мужчина ли на женщину – сильный ли любой на слабого любого – словом, решивший один за другого: почему все обидчики ведут себя так… будто они никогда не ответят?..
Ведь я же… ощущаю, что ответят.
Мало того! Хуже того!
Люди – не знающие, что они на этом свете – побывать, что они не имеют права один за другого и о другом решать и что они когда-нибудь ответят – люди… такие-то парализованные и слепые… обманывают друг друга… и даже при этом имеют вид, что им… удалось обмануть!..
Мне, первокласснику, тётка: мол, ты теперь большой и будешь работать всю жизнь.
–– У нас труд только по субботам!
И та – пошла пересказывать со смехом маме, бабушке, сёстрам.
А я-то: сказал ей так… нарочно.
Люди, значит, ещё и не знают, что я, ребёнок, о них все знаю!
Подросток-школьник, я, не вытерпев и не утерпев, выступал на собраниях в классе и дома перед домашними – выступал: ратуя, как помнится, о справедливости. – О чём же ещё горевать отроку!
Прямо же произнести, что во мне есть жалость, жалость к себе и ко всем, – это подростку, конечно, стыдно.
Обо мне – никто из людей на белом свете не знал и не знает.
Лишь однажды я доверился бумаге, почему-то – подражая классикам – ей: в сочинении домашнем на "свободную" тему; и учительница та, не деревенская, приезжая, – жива ли она? – перед классом дерзнула, оберегая "личную жизнь" мою, огласить из того сочинения лишь первое, по-школьному выражаясь, предложение – потому, может быть, одно-то его я и помню:
"Выйду я в поле широкое и посмотрю в даль светлую, где небо с землею сходится".
Где, вот бы, та тетрадь?..
Зато с тех пор зналось – мною как бы само собою зналось и помнилось: слово моё, если я за слово, – влиятельное!..
Слово моё – существенное и вещественное.
…Потом – любовь.
Первая-то.
И – открытие