Сан-Франциско, несомненно, самый прекрасный город в мире. А самый прекрасный уголок в мире – это Рыбацкий причал. На мой взгляд. Многие видят в деревянных домиках на сваях и лодочных пирсах просто приманку для туристов, но я ужасно люблю морской воздух и вид на бухту. Когда я был маленьким, мы с родителями часто приезжали сюда. Я всегда катался на карусели и рассматривал рыб в Аквариуме. И морских львов на пирсе, лениво дремлющих на солнце.
Мы с Хильдой направляемся к небольшой яхтенной гавани, которая прямо рядом с Рыбацким причалом, и на душе у меня немного тоскливо. Я вспоминаю последние вылазки сюда с мамой. Видимо, ей нездоровилось, потому что она уже серьёзно болела, и всё-таки она всегда была радостной и весёлой. Она корчила рожицы, изображая морских котиков, угостила уличного музыканта большой порцией мороженого, потому что высоко оценила его игру, а потом уговорила папу купить в будочке у карусели столько лотерейных билетов, что в конце концов мы выиграли громадного плюшевого медведя, который меня просто потряс. Думаю, папа потратил на лотерейные билеты около двухсот долларов. В общем, плюшевый мишка получился самым дорогим в мире!
– Генри? – Хильда дёргает меня за рукав. – Всё хорошо?
Я киваю:
– Ну да. А что?
– Просто у тебя такой отсутствующий вид. Я хотела рассказать о нашем следующем задании, но ты меня совсем не слушаешь.
Я пожимаю плечами:
– Я думал о маме. Раньше мы с родителями часто бывали здесь.
– Твоя мама умерла, верно?
– Да, пять лет назад.
– Я тебе очень сочувствую! Ведь для вас, людей, мама довольно много значит, да?
Остановившись, я разглядываю Хильду. То, как она это сказала, звучит довольно странно. И кроме того, мне по-прежнему трудно смириться с мыслью, что Хильда на самом деле вовсе не человек.
– Конечно, много! А разве у богов по-другому?
Хильда, склонив голову набок, похоже, задумывается:
– Да. Совсем по-другому. Я свою мать вообще не знаю. А отец… ну что ж… Наши отношения не такие… э-э-э… близкие? Можно так сказать? Между нами нет такой близости, как, скажем, у тебя с папой.
Теперь ненадолго задумываюсь я:
– Но разве не ты мне рассказывала, что ты любимая дочь Вотана?
Хильда смеётся:
– Думаю, я сказала – вроде как любимая.
– То есть это вовсе не так?
– Ну, по большому счёту так. Но в каких-то решающих мелочах иногда и нет. Да неважно. Любимая дочь, нелюбимая дочь – в любом случае Вотан мне хоть и отец, но по сути скорее шеф. И нас не связывают никакие детские воспоминания. Он никогда не шнуровал мне ботинки, не чистил нос – или что там ещё делают человеческие отцы. – Тяжело вздохнув, она замолкает. Вероятно, не хочет больше об этом говорить.
Ничего, мне тоже больше не хочется говорить о маме. Мы довольно долго идём молча, пока не доходим до ворот яхтенной гавани, примыкающей к Рыбацкому причалу.
– Стоп, мы пришли, – Хильда ведёт меня