Нужна была боевая труба.
Опубликованная после длительного перерыва книга Мартынова была, если разобраться, флейтой, но молодежь услышала в ее звуках голос боевой трубы, ибо страстно хотела это слышать. Усложненные гиперболы и метафоры Мартынова давали возможность предполагать в них, может быть, гораздо большее, чем в них содержалось. И неожиданно для самого себя лирик Мартынов прозвучал как гражданский поэт, поднятый на волнах вспененного времени. По его собственным словам, «удивительно мощное эхо – очевидно, такая эпоха!».
Действительно, даже тихо произнесенная правда приобретала мощь и грохот политического эха.
Один маститый (А. Сурков. – Е. Е., 1998), обращаясь к молодым писателям, однажды поучающе заявил:
– Зачем вы все куда-то так далеко ездите – в Сибирь, на Камчатку! Это все очень дорого стоит государству. Садитесь на трамвай, купите билет за пятнадцать копеек и поезжайте на московский завод.
Тогда встал один молодой писатель (Миша Рощин. – Е. Е., 1998) и, грустно глядя на маститого, сказал:
– Алексей Александрович, уже почти десять лет, как трамвайный билет стоит не пятнадцать копеек, а тридцать!
Я давно хотел написать стихи об антисемитизме. Но эта тема нашла свое поэтическое решение только тогда, когда я побывал в Киеве и воочию увидел это страшное место, Бабий Яр.
Я отнес стихотворение в редакцию «Литературной газеты» и прочитал его своему приятелю, работавшему там (Всеволоду Ревичу. – Е. Е., 1998). Он немедленно побежал в соседние комнаты и привел коллег и заставил меня еще раз прочитать его вслух. Затем спросил:
– Нельзя ли было бы копию сделать? Я хотел бы, чтобы у меня было это стихотворение…
– И нам, и нам копии, – стали просить коллеги.
– То есть как – копии? – недоуменно спросил я. – Я же принес его печатать…
Все молча переглянулись. Никому это даже в голову не приходило.
Потом один из журналистов, горько усмехнувшись, сказал:
– Вот он, проклятый Сталин, как в нас еще сидит…
И подписал стихи в номер.
– Ты не уходи, – сказал мне мой приятель. – Еще редактор не читал. Может быть, вопросы будут…
Часа два, нервничая, я сидел в одной из редакторских комнат. Поминутно заглядывали журналисты из всех отделов, говорили какие-то успокаивающие слова, но весьма неуверенными голосами. Машинистки приносили конфеты. Вдруг открылась дверь и появился старичок-наборщик в рабочем халате:
– Ты Евтушенко будешь? Дай руку, сынок. Я набрал твой «Бабий Яр»… Правильная вещь! Все рабочие у нас в типографии читали и одобряют… Я, брат, в молодости в рабочей дружине участвовал. Евреев от погромщиков защищали.
Старичок что-то еще говорил, и мне как-то спокойнее становилось на душе.
Наконец меня попросили зайти к редактору. Редактор В. Косолапов – немолодой уже человек – поглядел на меня своими хитрыми крестьянскими глазами из-под седых клочковатых бровей. Эти