Я вмешалась:
– Отнесу мороженое, пока не растаяло.
С этими словами я сунула тетради под коврик на дне багажника. От мужа и свекра меня закрывал корпус машины.
Пусть пока хранятся здесь. Тайникам в доме я не доверяю.
Когда я уходила, Виктор Петрович твердил Илье, что тот замечательные яблоки купил, просто отборные, посмотри, Илюша, до чего красные – чисто пожарная машина!
Так лепечут с трехлетними малышами, а не с тридцатилетними мужчинами.
Виктор Петрович начинает остро любить своего сына только в минуты неуверенности. Он до сих пор слаб физически, да и потрясение сыграло свою роль.
И, как всегда, чем беспомощнее он себя чувствует, тем громче он требует любви. Если напомнить ему о том, как он заявил сыну, что тот делал из мухи слона, принимая близко к сердцу школьную травлю, – действительно жестокую, уж я-то знаю об этом, – Виктор Петрович чрезвычайно изумится. Его глаза увлажнятся, губы задрожат. «Что ты такое говоришь, Таня! Как тебе не стыдно… поклеп… зачем… Разве ты от нас что-нибудь плохое видела? Неблагодарная ты женщина, Таня!»
И стариковская слеза поползет по одутловатой щеке. В такую минуту легко забыть, что ему всего пятьдесят восемь лет, что он бодрый здоровый мужчина.
Прилив слюнявой нежности к сыну пройдет очень скоро. Едва Виктор Петрович почувствует себя на коне, к нему вернутся грубость и бессердечие.
Но пока Илья радуется этим крохам. Думает, что, устрашенный смертью соседки, папа позволил себе быть самим собой.
Он ошибается. Откровенен его отец был именно тогда, за столом. Вот когда Илья имел дело с ним настоящим! И еще – двадцатью с лишним годами ранее, когда тот приказал избитому сыну, пришедшему к нему за помощью, разбираться со своими обидчиками самому, а не распускать нюни.
– Яблочки… яблочки-то какие… – бормочет за моей спиной Виктор Петрович. – Красные, как мак!
Когда я раскладывала мороженое, в кухню вбежали Ева и Антон.
– Пломбир! – объявила я. – Тихо, тихо, не толкаться!
Пользуясь отсутствием бабушки, Ева залезла на табуретку с ногами. Антоша самозабвенно слизывал со своего пломбира шапочку. Этот ребенок так аккуратно и медленно ест, словно медитирует. Ева, хрустя, отгрызала кусочки от вафельного стаканчика.
– Ева! Не кроши.
– Ма, а где зеленая фигня из морозилки?
– Ты о чем?
– Ну, зеленый такой пакет. Плоский. С какой-то травой внутри.
– М-м-м… по-моему, ты что-то путаешь. Я не видела у бабушки ничего подобного.
Но Ева уперлась:
– Вот здесь, в ящике с мороженым! Стоял у дальней стенки!
– Я тоже его видел, – подал голос мой сын, не отрывая зачарованного взгляда от жирной белой капли, которая ползла по стаканчику вниз.
Я внимательно посмотрела сначала на Еву, потом