– И все же некоторые люди уносят секреты с собой в могилу, – заметил спокойный лекарь.
– Истинно, есть и такие, – ответил мистер Диммсдэйл. – Но, помимо очевидных причин, возможно, они молчаливы по самой природе своей? Или – ведь можно предположить и подобное? – при всей своей виновности они ревностно служат во славу Божию и ради процветания общества и не рискуют показаться грязными и черными на виду у людей, поскольку в таком случае не смогут принести пользы и не получат шанса искупить причиненное зло безупречной дальнейшей службой. А потому, к их вящей невыразимой пытке, они должны ходить среди людей, которым кажутся белее снега, а сердце их исколото и запятнано проступком, от которого они не смеют избавиться.
– Эти люди обманывают сами себя, – сказал Роджер Чиллингворс чуть резче обычного и даже подчеркнул свои слова укоризненным движением пальца. – Они боятся принять позор, который поистине заслужили. Их любовь к людям, их преданность божественному служению – все эти святые импульсы могут жить, а могут и не ужиться в их сердцах с теми злобными соседями, которым их вина откроет двери и которые желают привнести все новые виды порока. Но если подобные хотят прославлять Бога, пусть не смеют протягивать к Небу своих грязных рук! Если они собираются служить людям, пусть делают это, проявив силу и наличие совести, пусть отдадутся покаянному самоуничижению! Или вы, мудрый и праведный друг мой, хотите уверить меня, что ложь и притворство могут быть лучше – и больше служить прославлению Бога и благополучию человечества – истинной правды Господней? Поверьте, подобные люди лгут себе!
– Возможно, и так, – молодой священник отвечал равнодушно, словно отмахиваясь от дискуссии, которую посчитал неважной и неуместной. Он обладал способностью избегать любой темы, которая могла бы задеть его слишком чувствительную и нервную натуру. – Но сейчас я хотел бы спросить моего столь искусного лекаря, считает ли он, что его добрая забота пошла на пользу моей слабой бренной оболочке?
Прежде чем Роджер Чиллингворс смог ответить, они услышали чистый и звонкий детский смех, доносящийся с близлежащего кладбища. Инстинктивно выглянув в открытое, как положено в летнее время, окно, священник увидел Эстер Принн и маленькую Перл, проходивших по дорожке, огибающей печальное место. Перл выглядела прекрасной, как солнечный день, но пребывала в одном из свойственных ей настроений странной радости, которые, когда бы ни случались, словно полностью исключали девочку из сферы симпатии окружающих или связи с человечеством. Сейчас она непочтительно скакала от одной могилы к другой, пока не оказалась у широкого плоского надгробия, украшенного гербом